Страница 51 из 130
Дело в том, что до этого часа подобные смертоубийства еще являются правосудной карой; позднее они станут мщением.
О, было бы чересчур хорошо, если бы эта богиня навсегда осталась такой же чистой и незапятнанной! Что бы сказала тогда, в своем окровавленном платье, ее старшая сестра, Английская революция?
Но, прекрасная в глазах народов, она была ужасной в глазах королей.
Кто же были эти короли? Скажем о них несколько слов, ибо их интересы будут вытекать из их собственного положения.
В Англии царствует Георг III, только что подвергшийся первым приступам умопомешательства; Георг III, униженный победоносным соперничеством в Индии нашего флота с английским; Георг III, оскорбленный помощью, которую мы оказали Америке. Впрочем, весь разум Георга III и весь дух Англии сосредоточены в одном-единственном человеке — Питте.
Питт инстинктивно ненавидел Францию, Питт осознанно опасался Революции.
Францию — потому что она была соперницей, Революцию — потому что она была врагом.
И в самом деле, разве Революция и Франция не готовились разрушить то великое европейское равновесие, какое было установлено Вестфальским миром, ту настолько хорошо сбалансированную власть всего нескольких могущественных держав, что общее равновесие достигалось за счет механизма, в котором каждая из них служила противовесом другой?
Так что Англии следовало любой ценой угасить революционный дух во Франции или же позволить ему пожрать, словно Сатурну, его собственных детей.
После Англии идет Австрия, после Питта — г-н фон Кауниц, после Георга III — Леопольд II.
На протяжении вот уже трех веков мы воюем против Империи, и в каждой войне она теряет какое-нибудь графство, какую-нибудь провинцию, а порой и королевство; помимо императорской короны, у нее остаются еще две короны: Богемии и Венгрии. Однако Австрия — в том виде, в каком она скроена сегодня, то есть будучи стержнем немецкой федерации — Австрия является силой, способной к сопротивлению, но не к толчку; к тому же она не без страха видит, как под покровительством Англии два новых государства усиливаются с исполинской скоростью; вот откуда проистекают колебания Леопольда, вот в чем причина его писем сестре, писем, в которых он говорит ей, что необходимо выиграть время, хитрить, обмануть Национальное собрание, обмануть Барнава, как она обманула Мирабо.
К тому же, одряхлев в сорок четыре года, причиной чего стал его итальянский сераль, Леопольд вот-вот умрет, и если ему еще удается сбрасывать с себя сонное оцепенение, то происходит это с помощью губительных возбуждающих снадобий, которые он составляет сам. «Каков император, такова и империя», — говорит Мишле.
Двумя державами, нарушающими покой Австрии, являются Пруссия и Россия.
Пруссия, созданная не более века тому назад, а прежде являвшаяся всего лишь маркграфством, которое Австрия опрометчиво сделала королевством; Пруссия, которая, попав в руки Фридриха II, этого великого взращивателя монархий, прирастала за счет всех своих соседей и, во время одного из своих младенческих писканий, одним махом проглотила Силезию; Пруссия, которая, едва родившись, отреклась от немецкого федеративного духа, вступив в союз с Англией и Россией; короче, Пруссия, которая со своим двенадцатимиллионным населением сделалась рычагом Англии и авангардом России.
Что же касается России, которая считает Пруссию мечом, приставленным к груди Франции, то там все еще правит Екатерина II, хорошо известная читателям; однако Мессалина стала старухой, у Пасифаи поседели волосы, хотя ее страсти все те же, что в молодости, а может быть, и хуже. Улыбавшаяся после убийства Петра III, пасмурная после резни в Измаиле и Праге, Екатерина II сделалась угрюмой после раздела Польши, которую она расчленила уже в третий раз.
Эта женщина, велевшая изображать ее с седыми волосами и обнаженной грудью и имевшая двенадцать собственных цезарей, которые правили вместе с нею, и армию, откуда она брала себе любовников, в конечном счете была гением; словно коронованная волчица, она держала в когтях Турцию, а в зубах Польшу и бросала косые взгляды на Францию; ибо она прекрасно понимала, что именно там будет лежать предел ее могуществу; она понимала, что мы были для ее деспотизма тем же, чем является берег для океана, и что рано или поздно мы с жестом Бога и его тоном скажем ей: «Доселе дойдешь и не перейдешь».
И потому она отправила обратно, даже не вскрыв его, письмо, которым Людовик XVI извещал европейские державы о том, что он одобрил конституцию.
Швеция, старая союзница Франции, была представлена в то время своим королем Густавом III, врагом французов; но, поспешим сказать, Густава III отвращала от революционных принципов вовсе не низменная вражда, связанная с поисками выгоды, а рыцарские чувства. Конституция была ветряной мельницей этого донкихота деспотизма; он привык к смелым и отчаянным затеям; вначале он сражался против собственного народа и победил; затем он сражался против России, и если бы Австрия, Пруссия и Турция помогли ему, то, возможно, он победил бы и в этот раз. Мир, заключенный с Россией, и обещания Екатерины II — Екатерина II пообещала ему, что с помощью денежной поддержки со стороны Испании и Сардинии она предоставит ему флот и перебросит его в Нормандию или в Бретань, словно новоявленного Эдуарда III, — разожгли его пыл; он со страстью встал на сторону Людовика XVI, и мы видели, как, словно простой шталмейстер, он ждал королеву в Ахене, чтобы подать ей руку, когда она будет выходить из дорожной кареты.
Девятнадцатого октября он заключил с Россией договор, направленный против Франции.
Пару слов об Испании.
В Испании незадолго до это завершилось если и не самое великое царствование в ее истории, то, по крайней мере, самое долгое, как и правление Людовика XIV во Франции, а когда долгие царствования не укрепляют государство, они разрушают его. Более полувека Карл III боролся за то, чтобы избавить государственное управление от монашеских оков, которые душили его. Его царствование прошло среди костров инквизиции, бычьих боев и крестных ходов; из трех министров, помогавших Карлу III в этой борьбе, двое, после того как умер он сам, умерли в изгнании: Аранда и Флоридабланка.
Ему наследовал Карл IV; свое царствование Карл IV провел между женой, которая ему изменяла, фаворитом, который его обкрадывал, и духовником, который его усыплял. Вся политика Испании была сосредоточена на королевском дворце Аранхуэс; для нее больше не было таких направлений, как Италия, Неаполь и Америка. «Как там любовные отношения Годоя и Марии Луизы Пармской?» — интересовались люди; и, когда любовники были счастливы, Испании надлежало быть довольной, в полном соответствии со стихотворным высказыванием:
Как только Август напивался, вся Польша пьяною была.
Таково было положение за границей. Стало быть, все были готовы по первому зову Австрии выступить против Франции и зажать ее в железное кольцо, в котором Революция убила бы себя сама, словно скорпион в огненном кольце.
XXI
Священники, эмигранты, короли. — Доклад Галлуа и Жансонне. — Присяга священников. — Ее последствия. — Письмо священника Понтьяна Жилле. — Веретёна. — Циркулярное послание. — Петион поднимает вопрос об эмигрантах. — Указ против графа Прованского. — Ответ эмигрантов. — Плакат, развешанный по всему Парижу. — Куплет, исполнявшийся в театре Мольера. — Возглас Бриссо горячо поддержан.
Итак, три партии, враждебные Революции и, следовательно, Франции, проявили свою готовность сражаться.
Священники — внутри страны, эмигранты и короли — вне ее.
Позднее было замечено, что существует и четвертый враг, источник всей этой враждебности.
Этим четвертым врагом был король.
Заседание 9 октября. Галлуа и Жансонне отмечают в своем докладе:
«Время принятия духовенством присяги стало для департамента Вандея временем первых его смут… Разделение священников на присягнувших и неприсягнувших привело к подлинному расколу среди прихожан; разделенными оказались семьи; появились, и появляются каждодневно, женщины, разошедшиеся со своими мужьями, и дети, покинувшие своих отцов… В муниципалитетах царит разлад… Значительная часть граждан отказалась служить в национальной гвардии».