Страница 47 из 130
Однако итог их был совсем другой.
В обоих случаях были убиты тридцать или сорок граждан; однако в феврале, вместо того чтобы укрепить монархическую партию, этот расстрел убил ее.
Июльская монархия поскользнулась на крови, пролитой на бульваре Капуцинок.
Кто приказал стрелять пулями? Этого так никто никогда и не узнал; приказ этот не прозвучал ни из уст Лафайета, ни из уст Байи, хотя только они имели право отдать его: один как главнокомандующий национальной гвардией, другой — как мэр.
Всеобщая скорбь была безмерной; в течение трех дней настоящий саван покрывал Париж.
Национальный гвардеец из батальона Сен-Никола, г-н Прован, пустил себе пулю в лоб, сказав: «Я поклялся умереть свободным; свобода погибла, и я умираю!»
Страшный расстрел эхом отдался во всех сердцах, но самым угрожающим образом это эхо прозвучало в Тюильри и в Якобинском клубе.
Королева едва не упала в обморок; она ощутила удар, исходивший от ее друзей; уже давно они подталкивали ее к пропасти.
Тем не менее она не сделала ничего, недостойного ее.
Якобинцы проявили меньше твердости, чем королева: они отреклись от приписываемых им печатных брошюр, назвав их лживыми и подложными, и заявили, что снова клянутся в верности конституции и послушанию указам Национального собрания.
Впрочем, им было чего опасаться: через час после расстрела на Марсовом поле, возвращаясь по улице Сент-Оноре, наемная гвардия остановилась перед монастырем, где они проводили свои заседания, и начала выкрикивать угрозы в их адрес.
— Пусть только нам дадут приказ, — вопили они, — и мы пушками распотрошим это логово!
Внутри монастыря все это слышали; там царила жгучая тревога, и один из якобинцев был настолько испуган, что попытался бежать через галерею, предназначенную для женщин.
Там находилась г-жа Ролан; услышав ее голос, он устыдился своей трусости и спустился в зал заседаний.
Тем не менее все эти угрозы не получили никакого продолжения; ворота монастыря были закрыты, чтобы помешать войти в него тем, кто находился снаружи, но те, кто находился внутри, могли беспрепятственно выйти из него.
Там был и Робеспьер; он вышел оттуда вместе с другими; однако ему угрожала более сильная опасность, чем другим, ибо его уже называли вождем якобинцев.
XIX
«Да здравствует Робеспьер!» — Опасный друг. — Столяр Дюпле. — Руаю и Сюло. — Государственный переворот не приносит пользы. — Якобинцы. — Робеспьер на трибуне. — Намеки в его речах. — Барнав. — Королева. — Завершение работы Учредительного собрания. — Конституция принята 13 сентября. — Король в Учредительном собрании. — Его возвращение с заседания. — Сцены в покоях Тюильри. — Временные залы заседаний. — Статьи конституции. — Присяга. — Законодательное собрание. — Итоги работы Учредительного собрания.
Вместо того чтобы направиться к Маре, где он жил, Робеспьер двинулся к предместью Сент-Оноре, где жил Петион; несомненно, он намеревался попросить у Петиона приюта, однако на улице его узнали.
— Да здравствует Робеспьер! — кричали кучки людей.
Разумеется, в эту минуту Робеспьер мало дорожил тем восторгом, какой он вызывал, и удовольствовался бы меньшей популярностью, однако ему приходилось сносить любовь, которую питал к нему народ.
Какой-то человек крикнул:
— Если Франции непременно нужен король, то почему бы не сделать им Робеспьера, ведь он не хуже любого другого?!
Если бы Робеспьеру встретились еще два или три подобных друга, он не добрался бы даже до ворот Сент-Оноре.
К счастью, рядом оказалась открытой мастерская какого-то столяра, а сам столяр стоял на ее пороге; это был рьяный патриот; как ни велика была опасность, которой он подвергался, спасая Робеспьера, столяр решил рискнуть; он схватил его за руку и потянул в свой дом.
— Ну вот, госпожа Дюпле, — произнес он, обращаясь к своей жене, — я доверяю его тебе, позаботься о нем хорошенько, ну а я останусь на пороге, и, пока я жив, никто сюда не пройдет, ручаюсь тебе за это.
Госпожа Дюпле, страстная поклонница Робеспьера, в свой черед завладела им и увлекла его в заднюю комнату мастерской, где он сделался ее пленником.
Начиная с этого времени Робеспьер стал своим человеком в доме, и его считали членом семьи, состоявшей из мужа, жены и двух юных дочерей.
Однако якобинцы напрасно опасались своих врагов, считая их более смелыми и способными на зло, чем те были в действительности. Пролитая конституционалистами кровь, которую им невозможно было с себя смыть, ставила их в весьма затруднительное положение; они искали всюду заговорщиков, но не находили их; измышляли заговоры, но не могли предъявить доказательств их существования; предлагали закрыть политические клубы, но не осмеливались сделать этого.
В итоге они ограничились тем, что проголосовали за указ, позволявший приговорить к трем годам каторжных работ любого, кто недвусмысленно подстрекал бы к убийству, и к тюремному заключению тех, кто писаниями или иначе, но также недвусмысленно подстрекал бы к неповиновению законам.
Вместо того чтобы разрешить следственному комитету провести дознание, дело передали в суд; были предъявлены обвинения двум журналистам и двум газетам: Руаю, издателю газеты «Друг короля», и Сюло, издателю газеты «Деяния апостолов»; лишь 20 июля был объявлен в розыск Фрерон, лишь 4 августа был наложен арест на типографию Марата и лишь 9 августа был отдан приказ об аресте Сантера, Дантона, Лежандра, Брюна и Моморо.
«Восемнадцатого июля, — говорит г-жа Ролан, — Робер, писавший петицию, и его жена, диктовавшая ее, пересекли весь Париж, чтобы отобедать у меня: муж был в небесноголубом сюртуке, а жена — в шляпе с огромными перьями».
В очередной раз произошло то, что всегда происходит в подобных обстоятельствах, когда у победителей не хватает мужества воспользоваться плодами государственного переворота, устроить который мужества у них хватило: якобинцы, считавшие себя погибшими, мало-помалу перевели дух, а затем подняли голову; на короткое время подавленные в Париже, они невероятным образом усилились в провинции. В июле в провинции насчитывалось четыреста политических обществ; из этих четырехсот обществ триста были связаны как с фельянами, так и с якобинцами, а сто поддерживали связь только с якобинцами.
С июля по сентябрь возникло еще шестьсот обществ, и ни одно из них вступало в отношения с фельянами.
Якобинское общество в Париже, не до конца растоптанное Ламетом и Дюпором, восстановилось, по правде говоря, под влиянием Робеспьера, и Робеспьер начал быть самым популярным человеком во Франции.
К тому же, проживая у столяра Дюпле, он находится напротив церкви Успения Богородицы и, подобно солдату, постоянно стоящему на своем посту, наблюдает одновременно за Национальным собранием, фельянами и якобинцами.
Наконец, пока республиканский клуб восстанавливается, чтобы внезапно появиться еще более сильным, чем прежде, и ежедневно добавляет очередной лучик сияния растущей популярности Робеспьера, наступает 1 сентября: проверка конституции завершена, труд Национального собрания закончен.
Робеспьер с нетерпением ждал этого последнего заседания Национального собрания; он знал, что победа всегда за тем, кто наносит последний удар; подобно Давиду, он давно размахивал своей пращой, давно выбрал камень и давно наметил цель.
Речь шла о том, чтобы одним ударом уничтожить Барнава, Дюпора и Ламета.
Наконец наступает благоприятный момент, приходит долгожданный час, и Робеспьер поднимается на трибуну.
— Вот мы и подошли к завершению нашего долгого и трудного пути! — произносит он. — Нам остается исполнить лишь один долг перед нашей страной: обеспечить на долгие годы устойчивость конституции, которую мы ей предлагаем. Почему нам говорят о том, что судьбу конституции необходимо поставить в зависимость от одобрения ее со стороны короля? Участь конституции независима от воли Людовика Шестнадцатого. У меня нет сомнений в том, что он примет ее с радостью: престол в качестве наследственного достояния, все полномочия исполнительной власти, сорок миллионов ливров на его личные удовольствия — вот что мы ему предлагаем. Не станем дожидаться, чтобы предложить ему это, той минуты, когда он окажется вдали от столицы и со всех сторон будет выслушивать пагубные советы; предложим ему это в Париже, скажем ему: «Вот самый могущественный трон в мире; вы хотите принять его?»… Эти подозрительные сборища, этот замысел снять войска с границ, разоружить граждан, посеять повсюду смуту и раздор, угрозы внешних врагов, происки внутренних врагов — все это служит предупреждением и понуждает поторопиться с установлением порядка, который ободрит граждан и укрепит их. Если продолжают обсуждать, в то время как надо присягать; если полагают возможным опять нападать на нашу конституцию, дважды оспорив ее перед этим, — что нам остается делать? Либо снова взяться за оружие, либо снова надеть на себя оковы. (Аплодисменты на балконах, волнение на левом крыле, в остальной части зала глухой шум.) Господин председатель, — продолжает Робеспьер, — прошу вас сказать господину Дюпору, что не следует оскорблять меня.