Страница 46 из 130
В этот момент из дверей Ратуши выходят члены муниципалитета в полном составе. И тогда один из уполномоченных, кавалер ордена Святого Людовика, носивший свой орденский крест с трехцветной лентой вместо положенной красной, обращается к Байи и излагает ему цель своей миссии.
Байи смертельно бледен; ему присуще умение безошибочно отличать справедливость от несправедливости, и он понимает, что его втянули в скверное дело.
Тем не менее он держится твердо.
— Господа, — заявляет он, — да, вы обещали свободу арестованным; но у меня нет времени разбираться со всеми этими обещаниями. Я иду на поле Федерации, чтобы навести там порядок.
— Навести там порядок?! — восклицает кавалер ордена Святого Людовика. — Но на Марсовом поле все спокойно, куда спокойнее, чем здесь.
Его прерывает один из членов муниципалитета.
— А что это у вас за крест? — говорит он ему. — И объясните, сделайте одолжение, к какому ордену относится лента, на которой он висит.
— Этот крест, сударь, — отвечает офицер, — крест ордена Святого Людовика. Что же касается ленты, на которой он висит, то это трехцветная лента; меня украсили этим крестом, а я украсил его лентой национальных цветов. Если вы сомневаетесь в моем праве носить этот крест, обратитесь к исполнительной власти, и вы поймете, заслужил ли я это право.
— Довольно, — прервал их диалог Байи, — я знаю этого господина, это честный гражданин, и потому я прошу его, равно как и тех, кто его сопровождает, удалиться.
Тем временем к Байи пробивается капитан одного из отрядов батальона Бон-Нувель.
— Господин мэр, — кричит он, — не верьте тому, что вам скажут о мнимом спокойствии на Марсовом поле: Марсово поле заполнено бандитами!
— Ну вот, господа, вы же сами видите, — говорит мэр, обращаясь к уполномоченным.
Затем, повернувшись к тем, кто его сопровождает, он произносит:
— Идемте!
Уполномоченных оттесняют к Ратуше, в одном из окон которой они видят развевающийся красный флаг — сигнал, дающий горожанам знать, что они находятся под действием закона военного времени.
В эту минуту из Национального собрания поступает последнее сообщение, и в толпах на Гревской площади распространяется известие о том, что на Марсовом поле собрались пятьдесят тысяч бандитов и они намереваются идти на Национальное собрание.
И тогда все находившиеся на Гревской площади солдаты наемной гвардии, то есть люди, преданные Байи и Лафайету, неистовыми воплями приветствуют красный флаг и кричат:
— На Марсово поле! На Марсово поле!
И уже не Байи, несчастный астроном, кабинетный ученый, руководит всей этой вооруженной людской толпой, это она тянет его за собой; в день взятия Бастилии, в день, когда его назначили мэром, когда Юлен, тот самый, кто командует сегодня наемной гвардией, сопровождал его в собор Парижской Богоматери, он в первый раз с мрачным предчувствием произнес:
— Не похож ли я на пленника, которого ведут на казнь?
На этот раз сходство было еще более разительным.
На этот раз его действительно вели на казнь, и день 17 июля станет его концом.
— Этот день будет подсыпать вам медленный яд до последнего дня вашей жизни, — сказал ему назавтра один из журналистов того времени.
Между тем, в ожидании возвращения уполномоченных, на Марсовом поле продолжают подписывать петицию; но, по мере того как день подходит к концу, желающих сделать это становится все больше; это уже не триста человек и не тысяча, это двадцать тысяч человек, которые прогуливаются по Марсову полю и наперегонки ставят свою подпись, обступив с четырех сторон алтарь Отечества, в то время как вокруг него все водят хороводы и поют.
У этих песен и этих танцев нет недостатка ни в слушателях, ни в зрителях.
Четыре угла алтаря Отечества представляли собой четыре огромные глыбы, связанные между собой лестницами, настолько широкими, что четыре батальона могли бы одновременно подняться наверх, каждый с одной из его сторон.
Все эти лестницы были заполнены любопытными, которым каждая ступень обеспечивала от сорока до пятидесяти сидячих мест.
Так что издалека алтарь Отечества напоминал одушевленную гору, живую пирамиду, мирную Вавилонскую башню.
Внезапно раздается барабанный бой; это национальные гвардейцы из Сент-Антуанского предместья и Маре вступают на Марсово поле через Гро-Кайу и строятся в ряд напротив холмов Шайо, имея за спиной здание Военной школы.
Им придан батальон наемной гвардии. И в самом деле, национальные гвардейцы из Сент-Антуанского предместья и Маре не очень надежны — с точки зрения Лафайета и Байи, разумеется.
Почти одновременно на Марсово поле вступает вся наемная гвардия целиком; она направляется к его центру и выстраивается в двухстах шагах от алтаря Отечества.
В наемной гвардии обращает на себя внимание одно обстоятельство: офицеров в ней больше, чем солдат.
Офицеры эти почти все дворяне или кавалеры ордена Святого Людовика.
«В Париже находятся двенадцать тысяч кавалеров ордена Святого Людовика», — говорит одна из газет.
«За два года в кавалеры ордена Святого Людовика произвели тридцать тысяч человек», — говорит другая.
Как всегда, это преувеличение; будем считать, что их было вдвое меньше, как это делал г-н де Лонгвиль в отношении любовников своей жены.
Третий отряд вступил на Марсово поле, перейдя деревянный мост, располагавшийся там, где теперь находится Йенский мост; этот отряд сопровождал мэра и нес красный флаг.
Поскольку закон требует, чтобы применению силы предшествовало предупреждение, Байи делает шаг вперед; однако при первых же произнесенных им словах уличные мальчишки обрушивают на него град камней и одновременно раздается ружейный выстрел, который ранит драгуна, стоящего в десяти шагах от Байи.
Кто произвел этот выстрел? Несомненно, Фурнье Американец; на этот раз его ружье не дало осечки.
На этот ружейный выстрел национальная гвардия отвечает залпом холостыми патронами, который никого не убивает и не ранит.
Несмотря на этот залп, никто не тронулся с места: положенные три предупреждения еще не были сделаны. Тех, кто сидел на ступенях алтаря Отечества, в особенности ничуть не озаботил прозвучавший залп, и они ждали дальнейшего развития событий.
В этот момент на Марсово поле хлынула кавалерия: драгунский полк — а драгуны были рьяными роялистами — так вот, драгунский полк вскачь бросился в атаку, выставив вперед обнаженные сабли.
Тотчас же вся собравшаяся на поле толпа закрутилась на месте, словно облако пыли. Со всех сторон находились войска: не зная, куда бежать, толпа ринулась к алтарю Отечества.
Люди воспринимали этот алтарь как неприкосновенное убежище, еще более священное, чем алтарь богов во времена античности и алтарь Божий в средние века.
Всего за три дня до этого там служили мессу.
Раздался второй залп, но, как и при первом залпе, никто не упал.
Внезапно прозвучал третий залп; его произвела наемная гвардия. В то же мгновение слышится ужасающий крик, сложившийся из десяти тысяч людских криков; все, кто был у алтаря Отечества, срываются с места, словно стая птиц; однако тридцать или сорок мертвых тел остаются лежать у алтаря, в то время как остальные люди пытаются бежать — кто быстро, кто медленно, в зависимости от тяжести полученных им ранений, в зависимости от оставшихся у него сил.
Нет ничего более заразительного, чем шум, пламя и дым; канониры, видя, что происходит, и, несомненно, не понимая, что они делают, подносят фитили к пушкам и стреляют картечью в середину этой обезумевшей от ужаса толпы.
Лафайет, пытаясь остановить их, верхом на коне бросается к жерлам пушек.
Большинство беглецов так и не успели увидеть ни явившихся на Марсово поле членов муниципалитета, ни принесенного ими красного флага.
Все мы были свидетелями памятных событий 23 февраля; так вот, во многом они походили на то, что произошло тогда на Марсовом поле, будучи столь же неожиданными, столь же смертоносными и столь же страшными.