Страница 40 из 130
Барнав, отличавшийся худощавостью, сел на задней скамье кареты, между королем и королевой.
Петион расположился на передней скамье, между принцессой Елизаветой и дочерью короля.
Юный дофин сидел попеременно на коленях матери, тетки или сестры.
XVI
Барнав. — Опущенная вуаль. — Изложение убеждений. — Петион. — Его дурные манеры. — Священнослужитель. — Рывок Барнава. — Поднятая вуаль. — Дорожная трапеза. — Плечо Петиона. — Дофин и Петион. — Пуговицы сюртука. — Девиз. — Прибытие в Мо. — Дворец Боссюэ. — Две беседы с глазу на глаз. — Королева и Барнав. — Король и Петион. — Телохранители. — Отвергнутое предложение. — 25 июня. — Бездна, разверзшаяся за пять дней. — Афиши. — Возвращение по Елисейским полям. — Перевернутые ружья. — Вопрос и ответ. — Голос толпы. — Высказывание г-на Гийерми. — Опасность, грозящая телохранителям. — Горничные королевы. — Сестра г-жи Кампан. — Профессиональный клеветник. — 11 июля, апофеоз Вольтера.
Выше мы сказали о решимости королевы в отношении Барнава, однако незначительное происшествие воспрепятствовало ее планам.
Наклоняя голову, перед тем как сесть в карету, Барнав бросил вначале взгляд на трех телохранителей, затем на королеву, и на губах его промелькнула легкая ироничная улыбка.
Поговаривали, что одним из этих трех телохранителей был г-н фон Ферзен, а г-н фон Ферзен, как известно, слыл в то время любовником королевы; улыбка Барнава ранила ее в самое сердце.
Она опустила вуаль и явно решила не произносить ни слова.
Но, если предположить, что данная улыбка была бестактностью со стороны Барнава, то это оказалось единственной бестактностью, которую он себе позволил.
Красивый, молодой, учтивый, наделенный открытыми манерами и исполненный уважения к великому несчастью, перед лицом которого он оказался, Барнав непременно должен был очень быстро сгладить это первое и неприятное впечатление, которое он произвел.
И потому вскоре король заговорил с ним.
Беседа шла о политических событиях; Людовик XVI излагал свои убеждения как король, Барнав — как патриот, Петион — как республиканец.
Петион являл собой полную противоположность Барнаву; в обстоятельствах, в которых ему довелось оказаться, он, хотя и наделенный от природы довольно мягким нравом и даже не лишенный некоторой сентиментальности, достаточно распространенной в ту эпоху, полагал своим долгом призвать на помощь себе всю жесткость, какая имелась в его характере.
На все вопросы, какие задавал ему король, он отвечал:
— Что касается меня, то я сторонник республики.
И, в то время как Барнав, выказывая отменную учтивость речи и замечательное чувство такта, обсуждал с королем самые горячие вопросы текущего момента, Петион позволял себе в разговоре с принцессой Елизаветой пошлые шутки, которые эта девственная особа нарочито не понимала, и безбожнические насмешки, которые эта святая встречала в штыки.
Почувствовав жажду и заметив находившиеся возле принцессы Елизаветы стакан и графин с водой, он взял стакан и, не извиняясь и не испрашивая разрешения, протянул его принцессе Елизавете, чтобы она налила ему воды.
В глазах столь аристократичной натуры, как королева, Петион был грубым невежей.
В этот момент случаю было угодно предоставить двум комиссарам возможность сделать очевидным существовавшее между ними различие.
Какой-то священнослужитель подошел к королевской карете, желая, подобно г-ну Дювалю де Дампьеру, засвидетельствовать пленникам свое высокое уважение; подобно этому старому дворянину, старому священнику предстояло заплатить мученичеством за свою веру в королевскую власть: уже поднялись вверх ружейные приклады, уже сверкнули вынутые из ножен клинки.
Барнав рванулся к окошку кареты и, в одном их тех порывов красноречия, какие он нередко черпал не в своем таланте, а в своем сердце, воскликнул:
— О французы, нация храбрецов! Неужели вы превратитесь в народ убийц?!
Рывок Барнава был столь стремительным, столь пылким, столь страстным, что принцесса Елизавета удержала молодого человека за полу его сюртука, а королева закричала от ужаса.
Петион не двинулся с места и не произнес ни слова.
С этой минуты Мария Антуанетта и как женщина, и как королева оценивала каждого из них в соответствии с тем, чего они заслуживали; она подняла вуаль.
Само собой разумеется, сделала она это не ради Петиона.
Прежде, вплоть до момента встречи с комиссарами, всякий раз, когда король и королевская семья делали остановку, чтобы пообедать или поужинать, они ели одни. На первом постоялом дворе, где был устроен привал после того, как комиссары присоединились к их величествам, в прежний порядок никаких изменений внесено не было, и накрывать на стол намеревались тем же образом; но, посовещавшись, король и королева сочли своим долгом пригласить комиссаров отобедать вместе с ними. Петион принял приглашение, даже не догадываясь, что ему оказывают милость, или делая вид, что не догадывается об этом. Однако Латур-Мобур, а в особенности Барнав долго отнекивались; Барнав даже настаивал на том, что он будет стоять и прислуживать королю.
Но всего один взгляд королевы заставил его решиться, и до самого конца поездки комиссары ели вместе с королем.
Как уже было сказано, королева, помимо того, что у нее, как ей казалось, была нужда в Барнаве, изменила свое мнение о нем; следует сказать также, что и Барнав делал все от него зависящее, чтобы понравиться королеве; будучи наследником Мирабо на трибуне Национального собрания или, по крайней мере, полагая себя таковым, Барнав страстно мечтал о том, чтобы занять в кругу доверенных лиц королевы то место, какое занимал там покойный. Увы! Бедный молодой человек не знал, что это место было предоставлено Мирабо с одной стороны из страха, а с другой — из презрения.
Тем временем королевский кортеж продолжал двигаться по направлению к Парижу. Стояла изнуряющая жара, беспощадная июньская жара, та жара, что опаляет голову, приводя в неистовство рассудок; в лучах солнца искрилась пыль на выжженной дороге и сверкал целый лес пик и штыков. Принцесса Елизавета поддалась усталости, поддалась солнечному зною, поддалась дреме, которая одолевала ее после двух ночей, проведенных без сна, и трех дней, проведенных в тревогах; она уснула и, уснув, опустила голову на плечо Петиона.
И вот в рассказе Петиона о поездке в Варенн, оставшемся неизданным, он заявляет, что принцесса Елизавета, эта святая женщина, с которой читатели уже знакомы, влюбилась в него или, по крайней мере, уступила природе, как выражались в те времена.
Грубиян, глупец и хвастун — все же это слишком много для одного-единственного депутата.
То, что произошло, придало ему смелости, хотя, по правде сказать, он в этом и не нуждался. Бедный маленький дофин, который начал свою школу узника и которому предстояло перейти от Петиона к Симону, бегал взад-вперед в карете. Случилось так, что он остановился между ног Петион, и тот вначале по-отечески приласкал его, а в конце концов потянул за уши и дернул за волосы.
Славный Петион, каким превосходным отцом семейства он мог стать!
Королева вырвала дофина из рук Петиона и посадила его на колени Барнаву.
Барнав носил депутатский сюртук, и ребенок стал забавляться, теребя пуговицы этого сюртука.
На пуговицах был выбит девиз; после долгих усилий юному принцу удалось прочитать его.
Девиз гласил: «Жить свободным или умереть!» Королева устремила на Барнава полные слез глаза. Бедная королева, а вернее, бедная женщина! Возможно, ей доводилось выглядеть более красивой, но наверняка она никогда не выглядела более достойной уважения и более трогательной.
У Барнава защемило сердце.
Первую ночь королевская семья провела в Шалоне, вторую — в Дормане; Барнав понимал, какая мука для королевы ехать шагом в эту жару, по этой пыльной дороге, среди этих угроз и под этими любопытствующими взглядами.