Страница 39 из 130
Вместе с маркизом де Буйе последняя, конечная надежда короля покинула Францию.
Все это происходило утром 22 июня.
В девять часов вечера 22 июня в Национальном собрании раздался громкий шум, напоминавший раскаты грома.
Шум этот производило соединение, а точнее, столкновение двух слов: «Он арестован».
До тех пор все было лишь грозой; эти два слова стали ударом молнии.
Если король арестован, то что с ним теперь делать?
А прежде всего, что теперь делать с королевой, которая, по словам Фрерона, «пила кровь, как Медичи, и бесчестила себя, как Мессалина»?
Какой цивильный лист можно предоставлять этому человеку, который, бежав, обеспечил каждому гражданину — это заявил народу, чтобы вырваться из его рук, Лафайет — ежегодную ренту в двадцать су?
В самом деле, население Франции составляло двадцать пять миллионов человек, а король получал по цивильному листу ровно двадцать пять миллионов ливров.
Первое побуждение Национального собрания определенно заключалось в желании спасти королевскую власть; в нее еще верили: еще накануне Робеспьер спросил у Бриссо, когда тот сообщил ему, что собирается сотрудничать в новой газете «Республиканец»:
— А что такое республика?
Эта сцена происходила в доме Петиона.
Национальное собрание тотчас же постановляет:
«Национальное собрание, заслушав письма и другие бумаги, адресованные ему городскими властями Варенна, Сент-Мену и Шалона, постановляет, что будут приняты самые сильные и самые действенные меры для того, чтобы защитить особы короля и наследника короны, а также прочих членов королевской семьи, сопровождавших короля, и обеспечить их возвращение в Париж.
Дабы исполнить эти распоряжения, господам Латур-Мобуру, Петиону и Барнаву дан приказ ехать в Варенн и другие места, куда им будет необходимо отправиться, в звании и с полномочиями комиссаров Национального собрания.
Им предоставлено право задействовать национальную гвардию и регулярные войска, отдавать приказы распорядительным и муниципальным органам, равно как всем гражданским чиновникам и армейским офицерам, и вообще делать и приказывать все, что будет необходимо для исполнения возложенной на них миссии.
Особо им поручено заботиться о том, чтобы соблюдалось уважение, которое надлежит оказывать королевскому сану.
Кроме того, принято решение, что вышеупомянутых комиссаров будет сопровождать г-н Дюма, аджюдан-генерал, которому поручено выполнять их приказы».
После этого первого указа последовал второй:
«1°. Как только король прибудет во дворец Тюильри, ему на время предоставят охрану, которая под начальством главнокомандующего национальной гвардией будет заботиться о его безопасности и отвечать за его особу.
2°. Наследнику короны на время предоставят личную охрану, также под начальством главнокомандующего национальной гвардией; Национальное собрание назначит ему воспитателя.
3°. Все, кто сопровождал королевскую семью, будут взяты под арест и допрошены; будут выслушаны показания короля и королевы; все это надлежит сделать без задержки, дабы Национальное собрание приняло затем те решения, какие будут сочтены необходимыми.
4°. Королеве на время предоставят охрану.
5°. До тех пор, пока не установлено иное, указ от 21-го числа сего месяца, предписывающий министру юстиции скреплять государственной печатью указы Национального собрания, не нуждаясь в их утверждении или одобрении королем, будет по-прежнему исполняться в отношении всех распоряжений Собрания.
6°. Министрам и управляющему государственной казной, впредь до вступления в должность комиссаров национального казначейства, равно как и королевскому комиссару чрезвычайной кассы и директору ведомства по делам ликвидации государственного долга, также на время разрешено продолжать исполнять свои должностные обязанности — каждому в своем департаменте и под свою ответственность.
7°. Настоящий указ будет немедленно обнародован и оглашен повсюду, во всех кварталах столицы, в соответствии с приказами министра полиции, переданными в исполнительный комитет департамента Парижа».
Когда королевская карета выехала из Варенна, ее сопровождали, как уже было сказано, три или четыре тысячи национальных гвардейцев, а вскоре число их возросло до десяти тысяч; все они шли пешком, и, следовательно, карета могла ехать лишь шагом.
Поездка длилась шесть дней, шесть дней мучительного беспокойства в преддверии новоявленной Голгофы, именовавшейся Тюильри.
В течение первого дня, пока у них еще оставалась надежда — хотя сказанное довольно странно, — именитые беглецы, судя по их виду, были угнетены стыдом, жарой и угрозами; в клубах пыли, поднимаемой вокруг них этой огромной вооруженной толпой, они походили скорее на преступников, которых препровождали на казнь, чем на монархов, которых везли обратно в их дворец.
Однако на второй день, когда они оказались лицом к лицу с бедой, причем без всякой надежды избежать ее, душа королевы, на короткое время обузданная, вновь обрела всю свою силу и, как обычно, передала ее всем окружающим.
Впрочем, покой королевской семьи был нарушен лишь одним событием, хотя, по правде сказать, событием страшным.
На подступах к Сент-Мену один старый дворянин, владевший поместьем возле этого города, г-н Дюваль, граф де Дампьер, с великим трудом сумел пробиться к королевской карете и, обнажив голову и обливаясь слезами, попросил у королевы разрешения поцеловать ей руку.
Увы! Она колебалась, ибо знала, что ее рука приносит смерть; наконец, она протянула ему руку, но, прежде чем он успел коснуться ее, его оттащили, изувечили и растерзали, после чего это изуродованное и бездыханное тело было брошено под колеса кареты, которая едва не переехала его.
Между Дорманом и Эперне королевская карета поравнялась с ехавшими навстречу ей комиссарами Национального собрания: Барнавом, Петионом и Латур-Мобуром, которые являли собой три оттенка общественного мнения.
Латур-Мобур был республиканцем того же покроя, что и Лафайет.
Петион, истинный республиканец, хотел прихода республики со всеми ее последствиями.
Барнав, подобно Мирабо, заразился роялистскими настроениями, и сострадание, которое он испытывал к королеве, нуждалось, возможно, лишь в этом поводе, чтобы обратиться в самопожертвование.
Карета остановилась.
И тогда, прямо посреди дороги, в окружении толпы, которая пожирала глазами этих трех людей, уже прославивших свои имена, Петион зачитал королевской семье указ Национального собрания, предписывавший комиссарам заботиться не только о безопасности короля, но и о соблюдении уважения к королевской власти в его лице.
По окончании чтения Барнав и Петион поспешили сесть в королевскую карету.
Госпожа де Турзель уступила свое место одному из них и вместе с г-ном де Латур-Мобуром села во вторую карету.
Королева хотела воспротивиться такому размещению, ибо предпочла бы, чтобы рядом с ней остался г-н де Латур-Мобур, которого она немного знала.
Однако он наклонился к ее уху и сказал ей:
— Ваше величество, я согласился взять на себя эту печальную миссию, приблизившую меня к вам, лишь в надежде быть полезным королю. Так что ваше величество может рассчитывать на меня как на самого преданного из ваших подданных, но иначе обстоит дело с Барнавом, одним из важнейших членов Национального собрания, имеющим в ней огромное влияние; его тщеславию польстит, если он будет находиться в карете короля; так что важно, чтобы он оказался в ней и у королевы появилась возможность поближе познакомиться с ним. Поэтому я умоляю вас счесть правильным, что я уступаю ему свое место и сажусь во вторую карету вместе с госпожой де Турзель.
Королева поблагодарила г-на де Латур-Мобура улыбкой. Она намеревалась снова сделаться женщиной: обольстить Барнава было для нее забавой.
Правда, понадобились такие обстоятельства, как эти, чтобы Мария Антуанетта дала себе труд обольстить адвокатишку из Гренобля.