Страница 12 из 130
В этот самый момент император Леопольд претворял данный замысел в реальность. Благодаря прямым переговорам с королем Пруссии и по соглашению с Англией и Голландией он без всяких дипломатических проволочек созвал конгресс в Рейхенбахе.
Внутри Франции, как мы видели, королевский двор занимался подкупом: он подкупил Мирабо и Сиейеса, а через них и Клуб 89 года. После обнародования Красной книги и ее издания король получил цивильный лист в двадцать пять миллионов, а королеве была установлена вдовья доля в размере четырех миллионов.
Наконец великий день настал; к этому времени все депутации прибыли в Париж.
Вся Франция откликнулась на призыв столицы.
На протяжении двух предыдущих недель погода была ненастной, землекопов заливали потоки воды, однако люди продолжали работать; 14 июля небо оставалось таким же дождливым, как и 13-го; ежеминутно проносились резкие порывы ветра, ежеминутно на головы людей обрушивались настоящие потоки дождя, и казалось, что Бог желает увидеть, до каких пределов может дойти терпение народа, а точнее, его упорство.
— А небо-то — аристократ! — весело говорили все.
И эта неослабная веселость помогала не считаться ни с какими трудностями, даже с дождем, вызывающим у французов такую неприязнь, что это побудило Петиона сказать: «Идет дождь, сегодня ничего не будет».
Невероятно, что французы способны работать с такой веселостью.
Сто шестьдесят тысяч людей могли рассесться на возвышениях Марсова поля, сто пятьдесят тысяч оставались на ногах, пятьдесят тысяч шествовали по самому полю и двести тысяч наблюдали за происходящим, расположившись, словно в амфитеатре, на склонах холмов Шайо и Пасси.
Встреча федератов происходила возле снесенной Бастилии. Дождь, как мы уже говорили, лил как из ведра, все промокли и многие умирали с голоду.
Они начали кричать:
— Хлеба! Вина!
Тотчас же все двери распахнулись, пропуская женщин с корзинами, полными еды, а из окон стали на веревках спускать бутылки и окорока.
Каждый смог выпить стакан вина и слегка закусить.
Наконец, все двинулись в сторону Марсова поля.
Посреди только что выровненной арены высился алтарь Отечества.
Перед Военной школой были в виде амфитеатра установлены скамьи, на которых предстояло сидеть королю и депутатам Национального собрания.
Народ, естественно, прибыл на Марсово поле раньше короля; по-прежнему лил дождь, и с этим дождем, способным расстроить праздник, следовало как-то бороться; это удалось сделать с помощью танцев и пения. Началась грандиозная фарандола, к которой непрерывно, по мере того как прибывали федераты, присоединялись все новые кольца.
Каждое кольцо составляли посланцы того или другого департамента, каждый круг — посланцы той или другой провинции.
Внезапно наступила полная тишина и танцы прекратились: прибыли король и королева.
Король вместе с депутатами Национального собрания расположился на скамьях, воздвигнутых для обеих верховных властей.
Королева заняла место на трибуне, куда за ней последовали несколько придворных, которые пережили горести и остались верны надежде.
Лафайет, сидя верхом на своей белой лошади, подъезжает к подножию трона, спешивается и выслушивает приказы короля.
Талейран, со своей двусмысленной улыбкой и хромой ногой, истинное лицо празднества, на котором со стороны народа все исполнены радости и прямодушия, а со стороны королевского двора — уныния и притворства, Талейран поднимается к алтарю среди двух сотен священников, опоясанных трехцветной перевязью и облаченных в белоснежные стихари.
Однако небо неумолимо: никогда еще дождь не падал такой плотной стеной.
Более ста тысяч женщин, облаченных в белые платья, промокли насквозь под этим ливнем. Дождь уродует все — шляпы, перья, прически, но это не имеет значения: ни одна из женщин не покидает праздника.
В этот день женщины согласны быть менее красивыми, лишь бы видеть и слышать то, что будет происходить.
К тому же у всех есть зонты: из окон Военной школы виден лишь один огромный разноцветный шелковый купол; но стоит дождю прекратиться на какое-то мгновение, и зонты тотчас же закрываются.
Играют двенадцать тысяч музыкантов, однако их не слушают; грохочет пушка, и ее гром слышат.
Она подает сигнал к началу богослужения.
Месса начинается и завершается при глубоком молчании полумиллиона человек.
Лафайету предстоит первому принести присягу.
Он поднимается по ступеням алтаря, держа в руке шпагу, и, прикоснувшись ее острием к дарохранительнице, от имени национальной гвардии громким голосом произносит:
— Мы клянемся вечно хранить преданность нации, закону и королю;
всей нашей властью поддерживать конституцию, принятую Национальным собранием и одобренную королем;
обеспечивать, в соответствии с законами, безопасность граждан и собственности, а также свободный оборот зерна и продовольствия внутри королевства, взимание государственных налогов, в какой бы форме они ни существовали;
сохранять единство со всеми французами посредством нерушимых уз братства.
При этих последних его словах над алтарем взвивается трехцветный флаг, раздаются пушечные залпы и им вторят продолжительные крики: «Да здравствует король! Да здравствует нация!»; сигнал всеобщей федерации подан.
И тогда в свой черед поднимается председатель Национального собрания.
— Клянусь, — произносит он, — хранить верность нации, закону и королю; всей моей властью поддерживать конституцию, принятую Национальным собранием и одобренную королем.
В ответ на эту вторую присягу снова звучат одобрительные возгласы толпы и грохот пушек; все старые солдаты, находящиеся в рядах федератов, обнажают шпаги и в едином порыве повторяют присягу, устремив клинки к алтарю Отечества.
Затем наступает очередь короля. Он будет приносить присягу, не сходя со своего места, он не будет приносить присягу на алтаре Отечества. Это боковой выход, который остается открытым для него в том случае, если он пожелает нарушить свою клятву.
Клянитесь громче, государь, громче! По крайней мере так, чтобы вас слышали все!
Но берегитесь, государь! Тучи расходятся, сквозь просвет между ними пробился луч солнца, Бог смотрит на вас, Бог слушает вас, и, если вы нарушите свою клятву, вам это дорого обойдется: где бы вы ни клялись, для Бога его алтарь повсюду!
Король простирает руку и произносит:
— Я, король французов, клянусь употреблять всю вверенную мне основным законом государства власть для того, чтобы поддерживать конституцию, принятую Национальным собранием и одобренную мною, и приводить в исполнение законы.
На этот раз все склоняются в поклоне, словно огромное поле луговых трав, гнущихся под ветром; на этот раз все внимают королю, на этот раз все сердца радостно бьются.
Затем, когда его голос смолкает, слышатся оглушительные возгласы ликования, снова взвиваются трехцветные флаги, грохочут пушки, бьют барабаны, из всех уст вырываются радостные крики, колышется лес поднятых кверху шпаг, гренадерские шапки взметаются в воздух на концах штыков, все тянут друг к другу руки и обмениваются рукопожатиями.
Там было полмиллиона человек, и в эту минуту ни один из них не отказался бы умереть за короля, только что присягнувшего конституции.
О король! Скажи, положа руку на сердце, а ты готов умереть за свой народ?
При виде этого зрелища хищный проблеск мелькнул в прекрасных глазах королевы.
— Вы видите эту колдунью? — восклицает граф де Вирьё, депутат от дворянства Дофине, указывая на нее пальцем.
От всей этой великой эпохи Революции остался лишь один памятник.
Марсово поле!
Великие уравнители, трудившиеся на протяжении шести лет, не построили ничего зримого. Задуманному ими единственному зданию предстояло вознестись в будущем.
Одно лишь Марсово поле остается зримым образом их труда, грандиозным напоминанием о том, что могут сделать, когда они сплочены, руки и сердца народа.