Страница 91 из 195
Однако это был вовсе не г-н де Лоне, комендант Бастилии, а г-н Клуэ, директор ведомства порохов.
Среди всей этой сумятицы вторая депутация удалилась, оставив позади себя зачатки сумятицы куда более сильной, чем та, которая на глазах у них успокаивалась.
Только что был перехвачен пакет с двумя письмами, на которых стояла подпись Безенваля: одно было адресовано г-ну дю Пюже, майору Бастилии, другое — г-ну де Лоне.
Вот эти два письма, а скорее, две эти записки.
«Посылаю Вам, дорогой господин дю Пюже, приказ, который Вы считаете необходимым; вручите его адресату.
Париж, 14 июля 1789 года. Подписано: БЕЗЕНВАЛЬ».
«Господину де Лоне надлежит держаться до последней крайности. Я послал ему достаточное подкрепление.
14 июля 1789 года. Подписано: барон де БЕЗЕНВАЛЬ».
Уже дважды народная месть оказывалась обманута в своих ожиданиях.
Три солдата-инвалида ускользнули от нее.
Директор ведомства порохов ускользнул от нее.
Бастилия намерена держаться, об этом свидетельствуют письма Безенваля.
Но если г-н де Лоне держится, значит, он уверен в поддержке извне.
От кого же может исходить эта поддержка, да еще такая мощная?
Видимо, от купеческого старшины Флесселя, который уже столько раз обманывал народ: то подсовывая ему в качестве артиллерийских ящиков те, что были наполнены старыми тряпками; то отправляя его в целестинский и картезианские монастыри с приказом взять оружие, которого там не было.
В итоге глухой гнев против него копился, и при виде купеческого старшины из уст в уста переходило слово «измена».
При первом же ропоте недовольства, прозвучавшем вокруг него, Флессель решил покинуть свое место в зале заседаний: как известно, он был председателем постоянного комитета.
— Что вы надумали делать? — спросили его.
— Поскольку я внушаю недоверие моим согражданам, — ответил он, — мне необходимо удалиться.
С этими словами он попытался спуститься с возвышения, на котором стояло его кресло, однако ему не дали сойти вниз.
Впервые встретив преграду, противостоящую его воле, купеческий старшина побледнел и понял, что над ним нависла опасность.
В ту же минуту к нему подошел какой-то человек и повелительным тоном потребовал у него ключи от городского оружейного склада. Кто-то предложил препроводить его в Шатле, но большинство воспротивилось этому и предложило отвести его в Пале-Рояль и там судить. Поскольку такое мнение сделалось общим, купеческий старшина даже не попытался оказать сопротивления.
— Хорошо, господа, — произнес он довольно спокойным голосом. — Я согласен. Идемте в Пале-Рояль.
Сказав это, он спустился вниз и пересек зал. У дверей Ратуши толпа узнала его и кинулась к нему, но скорее с любопытством, чем с угрожающими намерениями. Сопровождаемый этой толпой и даже окруженный ею, он пересек Гревскую площадь.
Но, когда он вышел на угол набережной Пельтье, какой-то незнакомец бросился вперед и, в упор выстрелив в него из пистолета, разнес ему голову.
Господин Нежон в своих примечаниях к «Мемуарам» Байи открывает нам имя этого человека, оставшееся неизвестным истории. По его словам, это был один из братьев Моренов, уроженцев Шарлевиля, мелкий торговец ювелирными изделиями, державший лавку в клуатре Сен-Жермен-л'Осеруа.
Тотчас же в Ратушу прибежали с известием, что Флессель растерзан народом, и новость эта произвела там сильнейшее впечатление.
Однако затем стало известно, что его застрелили, а это было совсем другое дело.
Тем временем депутация выборщиков двигалась по направлению к Бастилии.
Однако было уже слишком поздно: крепость подверглась нападению.
Скажем, какими средствами обороны она располагала.
Бастилия имела на вооружении пятнадцать артиллерийских орудий на террасах и три полевые пушки на главном дворе, установленные напротив входных ворот. Она имела в запасе четыреста картечных снарядов, четырнадцать ящиков ядер со шпигелем, полторы тысячи зарядных картузов, огромное количество калиброванных ядер и двести пятьдесят бочек с порохом, весом по сто двадцать пять фунтов каждая.
Этот порох был перевезен из Арсенала в Бастилию швейцарцами полка Салис-Самада в ночь с 12 на 13 июля. Кроме того, 10-го числа того же месяца г-н де Лоне приказал поднять наверх шесть возов мостового камня, железных обрезков и некалиброванных пушечных ядер. Все это предназначалось для обороны подходов к мосту в том случае, если осаждающие подойдут к нему чересчур близко и использовать против них пушки окажется невозможно.
Но и это не все. Были снесены все парапеты, которые при поднятых подъемных мостах могли помочь преодолеть рвы. Двенадцать крепостных ружей, именуемых волынками графа Саксонского и выдвинутых на огневую позицию, защищали вход в жилище коменданта, спешно оборудованное бойницами, которые были скрыты за ставнями.
Восемьдесят два солдата-инвалида и тридцать два швейцарца полка Салис-Самада, находившиеся под командованием г-на Людвига фон Флюэ, составляли гарнизон крепости, который, впрочем, в качестве запасов продовольствия имел лишь два мешка муки и немного риса, что являлось слабой стороной обороны.
Тринадцатого июля, то есть в понедельник, в два часа ночи, г-н де Лоне приказал гарнизону взять оружие и перейти внутрь крепости, закрыв двери казармы: рота оставила там все свое вещевое имущество. Двум безоружным солдатам-инвалидам было поручено следить за открыванием и закрыванием ворот, обращенных в сторону Арсенала и улицы Сент-Антуан. На всех постах были выставлены часовые, а на башнях размещены двенадцать солдат, которым надлежало наблюдать за тем, что происходит снаружи.
Именно по этим двенадцати наблюдателям в ночь с 13 на 14 июля были произведены те семь ружейных выстрелов, о которых мы уже говорили.
Мы видели, как утром к коменданту явилась первая депутация, а потом наблюдали за прогулкой г-на де Лоне с Тюрио.
Через десять минут после того, как Тюрио вышел из Бастилии, две или три сотни горожан появились перед ее главным входом, требуя оружие и боеприпасы.
Во всех великих революционных движениях, которые имели место вплоть до сегодняшнего дня и в которых народ вступает в борьбу со своим повелителем, всегда случается момент, когда над противоборствующими лагерями проносится некая туча, погружая их во тьму; затем эта туча разражается молнией, предвестником великих бедствий.
Но там, где проносится туча, остаются скрытыми события, в отношении которых историки не могут прийти к согласию, ибо их взоры неспособны проникнуть во тьму.
Каждая из сторон обвиняет другую или в нарушении перемирия, или в развязывании враждебных действий, а поскольку каждый обвиняет каждого, все оказываются обвиняемыми.
Кто может сказать, кто 10 августа 1792 года первым выстрелил из ружья: швейцарцы или горожане?
Кто может сказать, кто 27 июля 1830 года первым открыл огонь: королевская гвардия или парижане?
Кто может сказать, откуда 23 февраля 1848 года был произведен пистолетный выстрел, якобы в ответ на который 14-й пехотный полк открыл ружейный огонь на бульваре Капуцинок?
Вот как излагает события, связанные с захватом Бастилии, Прюдом, вот как, подтверждая его рассказ, рисуют их авторы «Французской революции».
Один был современником этих событий, другие — их очевидцами. Заметим, однако, что все эти рассказчики — враги королевского двора.
Итак, по их словам, две или три сотни горожан появляются у ворот Бастилии, требуя оружие и боеприпасы. Видя, что они безоружны, г-н де Лоне соглашается принять их; подъемный мост опускается перед ними; они входят в первый двор; мост поднимается позади них, и тогда начинается ужасающее побоище.
В ответ на крики тех, кого убивают, страшный гул пробегает по оставшейся снаружи толпе, какое-то мгновение она колышется с явной нерешительностью, а затем, взметнувшись вдруг, словно волна, устремляется к крепости, крича:
— Долой войска! Долой Бастилию!