Страница 46 из 195
Справедливости ради надо сказать, что автора звали г-н Карон де Бомарше.
От человека талантливого перейдем к человеку гениальному.
X
Мирабо.
Мы упоминали Мирабо как одного из людей, занимающих выдающееся место в этой эпохе, столь богатой на выдающихся людей.
Мирабо находится в тюремном заключении в Венсене.
Он уже знаменитость — знаменитость странная, скандальная, знаменитость, в которой никто не прозревает еще трибуна 1789 года и законодателя 1791 года, но в которой все угадывают нечто огромное, чему суждено однажды ярко вспыхнуть.
Остановимся ненадолго на этой личности. По прошествии пяти лет мы снова встретимся с Мирабо, и ко всему тому, что мы скажем здесь о нем, нам уже не надо будет возвращаться.
Оноре Рикети Габриель, граф де Мирабо, родился 9 марта 1749 года.
Теперь ему тридцать пять лет.
Чтобы лучше понять этого странного человека, следует читать не произведения самого Мирабо, а замечательные письма его отца к его дяде. Это прекрасный литературный труд о великом ораторе, написанный великим писателем.
Мать Мирабо едва не лишилась жизни, производя его на свет.
По какой причине?
Спросите об этом врача. Голова ребенка была чересчур большой, и к тому же он родился с искривленной ногой — и это человек, который ногой пошатнет трон!
Он родился с короткой уздечкой языка — и это оратор, который своими речами возбудит весь народ!
Приходится вправлять ему ногу, подрезать ему уздечку; в отличие от Генриха IV, он родился не с двумя резцами, а с двумя коренными зубами.
В кормилицы ему дают властную женщину, бодрую и могучую кузнечиху, которая испробовала двух мужей, не сумевших, по словам маркиза де Мирабо, продержаться долго, и, несмотря на свое вдовство, продолжает держать кузницу и от нечего делать бьет молотом по наковальне, чтобы укрепить руку.
Десятого февраля 1750 года маркиз де Мирабо, отец нашего мальчугана, пишет бальи де Мирабо, своему брату:
«Мне нечего сказать тебе о моем толстяке-сыне, за исключением того, что он бьет свою кормилицу, а она дает ему сдачу; они наперебой тузят друг друга: собрались вместе два сапога пара».
В возрасте трех лет у Габриеля — это имя дал ему отец — начинается сплошная и чрезвычайно злокачественная оспа, губительная настолько, насколько это возможно: она покрывает бороздами, пятнами и рытвинами лицо ребенка; мать накладывает на все эти раны мазь собственного изобретения, которая оставляет отпечаток уродства на его щеках, изборожденных рубцами и словно опаленных молнией.
Он происходит из племени титанов, пытавшихся штурмовать Олимп.
И потому отец пишет дяде ребенка:
«Твой племянник уродлив, словно Сатана».
Но, каким бы безобразным он ни был, ему дают наставника, как это полагается делать в отношении отпрыска благородной семьи. И вот однажды, проявляя неуместную доверчивость педагога, учитель велит своему пятилетнему ученику записывать все, что придет тому в голову.
Ребенок берет бумагу, обмакивает перо в чернильницу и пишет следующие наставления для собственного употребления:
«Господину мне!
Прошу Вас уделять внимание Вашему почерку и не ставить кляксы в Ваших прописях, как это делаю я; надо быть внимательным к тому, что делаешь, слушаться отца, учителя и мать и не перечить им; не кривить душой, особенно в делах чести; не нападать ни на кого, пока на Вас не нападают; защищать Вашу отечество; не быть злым со слугами и не фамильярничать с ними; скрывать промахи своего ближнего, ибо такое же может случиться и с Вами».
Отец приказал взять эту пропись в рамку, дабы, по его выражению, ребенок, став взрослым, вспоминал, что в пятилетием возрасте на уме у него было только хорошее.
В семь лет он проходит обряд конфирмации.
Во время трапезы, последовавшей за церемонией, ему объясняют, что Господь не может делать ничего противоречивого, вроде палки, не имеющей двух концов.
Мальчик, впервые причастившийся Святых Тайн, на мгновение задумывается.
— Что же тогда есть чудо? — спрашивает он.
— Как это, что есть чудо?
— Ну да, разве это не палка с одним концом?
Бабушка никогда не простила внуку такого ответа и с этого времени предсказывала, что он плохо кончит.
Воспитывать ребенка, бросающего в лицо своим риторам подобные реплики, было занятием нелегким.
И потому метр Пуассон, наставник юного Габриеля, довел себя этим трудом до болезни.
Его болезнь приводит маркиза в отчаяние.
— Как только Пуассон умрет, — заявляет он, — я пущусь в путь, волоча за собой своего сына и не ведая, в какую реку я его брошу!
Однако Пуассон не умер, и господин граф, которого не осмеливаются более называть Габриелем, то есть именем ангела, продолжает расти, дурнеть и метко возражать.
Год спустя, 21 сентября 1758 года, маркиз де Мирабо пишет графине де Рошфор:
«Мой сын, рост которого увеличивается, болтливость усиливается, а лицо становится все безобразнее, находит вкус в своем уродстве и вдобавок разглагольствует до потери сознания. Позавчера мать поведала сыну, что скажет ему вместо любовного признания его будущая жена, и в ответ он выразил надежду, что та не будет судить о нем по лицу.
— А на что, по-твоему, она должна смотреть? — простодушно поинтересовалась мать.
Все кругом рассмеялись.
— То, что внизу, поможет тому, что вверху, — ответил мальчуган.
И все мы рассмеялись еще больше».
Мать оказалась побеждена и стала упрекать сына в том, что он щеголяет остроумием.
— Матушка, — промолвил мальчик, — остроумие подобно руке: красивое или уродливое, оно создано для того, чтобы им пользоваться, а не для того, чтобы выставлять его напоказ.
Впрочем, он кроток и покладист, но не отклоняется от своего пути; говорят, что уже в этом возрасте он начертал себе жизненный план. Его девизом становится девиз греческого философа: «Ударь, но выслушай!»
«При всей своей непоседливости, — говорит маркиз, явно догадывающийся, судя по всем подробностям, которые он дает нам о своем сыне, что тот рано или поздно станет великим человеком, — он кроток и покладист, хотя покладистость его близка к лености. Поскольку, весьма напоминая этим Полишинеля, он целиком состоит из брюха и спины, мне представляется, что он вполне способен использовать прием черепахи: подставлять под удар панцирь».
В одиннадцать лет, сделавшись более высоким и более сильным, но по-прежнему оставаясь столь же уродливым, мальчик принимает участие в скачках, которые устраивает герцог де Ниверне, и завоевывает на них награду.
Наградой этой была шляпа. Мирабо одной рукой берет шляпу, другой снимает с себя шапку и, надевая эту шапку, почти новую, на голову оказавшегося рядом подростка, у которого нет ни шапки, ни шляпы, произносит:
— Держи: у меня нет двух голов.
Изложим вкратце десяток писем маркиза и посмотрим, каким, взрослея, становится Мирабо.
«По правде говоря, этот ребенок обещает быть весьма занятным малым. Он только что родился, а уже заметно, что его натура не вмещается ни в какие рамки. Это извращенный, взбалмошный, необузданный и беспокойный ум, склонный ко злу прежде, чем познать его и быть способным на него.
Это гордое сердце, скрытое под рубашкой мальчишки; он обладает необычайной врожденной надменностью, хотя и благороден: это зародыш взлохмаченного фанфарона, жаждущего, прежде чем ему стукнет двенадцать лет, проглотить весь мир.
Это совершенно неслыханный образец низости и полнейшей подлости, это волосатая и забрызганная грязью гусеница, которая никогда не станет бабочкой.
Это умственные способности, память и одаренность, которые поражают, ошеломляют и пугают.
Вместе с тем, это приукрашающее себя пустыми разговорами ничтожество, которое способно пустить пыль в глаза болтливым дамам, но никогда не станет даже и на четверть настоящим человеком, если случайно будет собой что-то представлять.