Страница 20 из 195
Послание г-на де Пезе понравилось королю, и во время поднятия гостии на воскресной мессе он держал платок в руке, а потом положил его в карман.
Маркиз чувствовал себя на вершине счастья: услуги, предложенные им анонимно, были благосклонно приняты.
Но мало того что услуги маркиза де Пезе были благосклонно приняты — король еще и пожелал узнать, от кого пришла эта любопытная корреспонденция, и приказал г-ну де Сартину отыскать ее автора и узнать его имя.
Расследование, предпринятое начальником полиции, вначале охватывало чрезвычайно широкий круг лиц, но постепенно круг этот стал сужаться, и в конце концов под подозрением оказались всего лишь пять или шесть человек.
В числе этих пяти или шести человек находился и маркиз де Пезе, который, подобно всем другим анонимным авторам, ничего так не хотел, как назвать свое имя, и, стоило замаячить угрозе насилия, в самом деле признал свое авторство.
С этого времени надежды автора корреспонденции стали беспредельными. Для чего Людовик XVI приказал отыскать его, как не для того, чтобы сделать его своим фаворитом, советником, министром?
Так что все те, кто входил в окружение г-жи де Кассини, а в особенности г-н Неккер, старший в этой компании, одержали победу над равнодушием к ним покойного короля и вознамерились отомстить за это равнодушие руками нового короля, открывшего дорогу в столь великое будущее г-ну де Пезе и его друзьям.
Вот так и началась тайная переписка маркиза де Пезе с Людовиком XVI; однако маркиз де Пезе не знал о существовании другой подобной переписки, которая велась между королем и г-ном де Верженном.
Как только его имя как автора корреспонденции стало известно, г-н де Пезе, не видя никакого проявления внимания к нему со стороны короля, обратился к его величеству с просьбой еще об одной милости, более явной, чем первая. Маркиз умолял государя остановиться, возвращаясь из дворцовой часовни, на галерее, в указанном пролете, и сообщил, что будет находиться там сам, чтобы лицезреть проходящего мимо короля.
Людовик XVI ответил согласием и, любопытствуя лично познакомиться с автором писем, чтение которых доставляло ему столько удовольствия, встретил его, впустил в свой кабинет и представил г-ну де Морепа как молодого человека, к которому он испытывает большой интерес и карьере которого хочет содействовать. И тогда г-н де Морепа, прежде ни о чем не подозревавший, пришел в полное изумление и признался королю, что не только знаком с г-ном де Пезе, но и является его крестным отцом. Надо сказать, что подобные открытия г-н де Морепа делал не в первый раз; время от времени он чувствовал, что короля куда-то тянут посредством неведомых нитей, начало которых оставалось скрыто от министра. Господин де Морепа связал воедино все то, что король сказал или сделал на протяжении последнего года, с тем, что, по мнению министра, могло воспоследовать от наущений г-на де Пезе, и понял, что молодой человек и в самом деле обладает огромным и непосредственным влиянием на его величество. Тем не менее он стал обхаживать своего дорогого крестника, не в силах, однако, удержаться от того, чтобы не воскликнуть время от времени:
— Так вы, дорогой мой Пезе, находитесь в прямых сношениях с королем? Я искренне поздравляю вас с этим!
Что означало:
— Выходит, дорогой мой крестник, что вы, не посоветовавшись со мной, втерлись в доверие к человеку, который принадлежит нам, моей жене и мне?! Вы мне за это ответите!
Тем временем г-н де Пезе изо всех сил старался удалить аббата Терре из состава министерства и преуспел в этом, хотя невозможно сказать, какова была мера его участия в этом изгнании. Затем он принялся ловчить, чтобы приблизить формирование нового министерства, во главе с Неккером, своим покровителем и другом. В каждом новом письме маркиз находил возможность обратить внимание Людовика XVI не только на имя женевского банкира, но и на его воззрения. Он становился врагом Тюрго по мере того, как расхваливал его противника, и хватался за каждый случай, чтобы навредить главе экономистов.
«Несколько раз, — говорит в своих "Мемуарах” г-н де Мейян, — надменный Неккер, облачившись в редингот, отправлялся к г-ну де Пезе и в глубине наемной кареты дожидался момента его возвращения из Версаля, чтобы узнать, что тот сделал в его пользу».
Наконец, в один прекрасный день маркиз сообщил г-ну Неккеру, что час настал, что королевское благоволение перешло от экономистов на банкиров и что он назначен генеральным контролером финансов.
Падение г-на Тюрго, человека в высшей степени честного, было важным событием. Людовик XVI питал глубокую приязнь к первому министру, которого он знал как человека по-настоящему порядочного. К тому же г-н Тюрго был не просто человеком: он олицетворял собой целое воззрение, с его доктринами, философами и поэтами — теми, кто хотел вернуть все к простоте, чистоте и патриархальности. Вольтер расхваливал г-на Тюрго всей Европе; Кондорсе поддерживал его в Академии наук и в своих брошюрах; маркиз де Мирабо, человек по характеру жесткий и высокомерный, вечный фрондер, ради него смягчался и признавался, что г-н Тюрго, подобно ему, желает не только добра, но еще и совершенства человечества; политическая экономия сквозила во всем, даже в литературе, даже в водевилях. В театре представляли «Жнецов» и «Летние любови», Сен-Ламбер сочинял свою поэму «Времена года», Делиль делал свой перевод «Георгик», все воспевали счастье поселянина и, за неимением курицы в горшке, о которой было столько разговоров, напирали на пастуший посох и бубен, эти символы сельского счастья.
Падение г-на Тюрго повлекло за собой крушение всех этих буколических мечтаний.
Господин Тюрго не предвидел своего падения; как всякий министр, он полагал себя необходимым королю, только что подписавшему указ о назначении его преемника. Он работал в своей канцелярии, когда к нему явился г-н Бертен и от имени короля потребовал вернуть министерский портфель, одновременно вручив ему письмо от г-на де Морепа, который, о чем г-н Тюрго прекрасно знал, уже давно был его врагом.
Письмо это было скорее насмешкой, а не изъявлением сопереживания. Вот оно:
«Спешу, сударь, засвидетельствовать Вам сочувствие, с каким г-жа де Морепа и я восприняли происшедшее с Вами событие.
Имею честь быть Вашим нижайшим и покорнейшим слугой».
В ответ г-н Тюрго написал ему:
«У меня нет сомнений, сударь, в сочувствии, с каким г-жа де Морепа и Вы восприняли происшедшее со мной событие; но, когда преданно служишь своему повелителю, когда придерживаешься правила не скрывать от него никакой правды, способной принести пользу, и не можешь упрекнуть себя ни в малодушии, ни в лицемерии, ни в утаивании мыслей, ты уходишь в отставку, не испытывая ни стыда, ни страха, ни угрызений совести.
Имею честь быть, с чувством должного уважения к Вам,
Вашим нижайшим и покорнейшим слугой».
Так что г-н Тюрго ушел в отставку, забрав с собой г-на де Мальзерба, то есть честнейшего человека в составе кабинета министров. Беря в руки министерский портфель Тюрго, принесенный ему Бертеном, король прошептал:
— И все же лишь мы с Тюрго по-настоящему любим народ.
Новый министр, г-н Неккер, занимал должность посланника Женевской республики при дворе Людовика XVI. Это был толстяк, чья физиономия, совершенно своеобразная и не походившая на все прочие физиономии, носила отпечаток скорее необычности, чем ума; даже его прическа прибавляла еще больше странности лицу, которое ей полагалось выставлять в выгодном свете: она состояла из высоко поднятого пучка волос и двух крупных буклей, зачесанных снизу вверх. Как и черты лица, вся его внешность выдавала присущую ему гордыню, и любые произнесенные им слова полностью соответствовали его облику; манеры у него были скорее степенные, чем благородные, скорее важные, чем внушительные; выспренные фразы выходили из-под его пера, напыщенные речи лились из его уст, и в этом отношении он являл собой нечто вроде бледной копии г-на де Бюффона. Коротко говоря, он обладал обширным умом и еще более огромным честолюбием, притязая не только на то, чтобы управлять Францией, но и на то, чтобы реформировать ее и просвещать. Как и все по-настоящему особенные люди, именно к присущей ему особенности, то есть к своим глубоким познаниям в области финансов, он относился с наибольшим пренебрежением. Человек нравственный и порядочный в личных взаимоотношениях, он считался бы еще более добродетельным, если бы постоянно не похвалялся своей добродетелью.