Страница 117 из 195
Восемнадцать отборных полков, составленных из карабинеров и драгун, то есть из самых аристократических воинских частей, должны были перекрыть дороги, не пропускать обозы с продовольствием и удушить Париж голодом.
Что же касается денег, то о них тревожиться не приходилось: они имелись, и можно было точно рассчитывать на полтора миллиона в месяц; духовенство взяло на себя добыть остальное. Один только управляющий мирскими делами бенедиктинской общины предложил от собственного имени сто тысяч экю.[16]
Слухи об этом заговоре, о котором 13 сентября Лафайет рассказал под большим секретом адмиралу д'Эстену, стали просачиваться 14-го, а 15-го уже носились повсюду; 22 сентября, как мы упоминали, о нем сообщил Лустало.
Вебер, к мемуарам которого следует прибегать, когда дело касается всех придворных интриг, в каких он оказывался замешан, и который признается в них в ту эпоху, когда их участники имели право на признательность со стороны правительства, то есть в годы Реставрации, расскажет нам о том, как все это готовилось.
«В том состоянии брожения и тревоги, в каком все пребывали, каждая из сторон пыталась обеспечить себе победу. Члены конституционного комитета, г-н де Малуэ и все те, кто позднее сформировал партию умеренных, хотели, чтобы король и Национальное собрание переехали в Тур, дабы укрыться там от губительного влияния, которое оказывало на них соседство с Парижем. Революционеры, со своей стороны, замыслили переместить Национальное собрание в Париж, в очаг народных волнений. Король, не видя подлинных друзей королевской власти в партии умеренных, отказался от предложения удалиться в Тур, которое ему сделали г-н Неккер и г-н де Монморен. Он лишь уверил этих мнимых друзей, что будут приняты меры для того, чтобы обезопасить королевскую семью и Национальное собрание от любых посягательств. Эти меры состояли в том, чтобы разместить в Версале линейный полк. Желая возбуждать как можно меньше подозрений, двор остановил свой выбор на Фландрском полке, командир которого, г-н де Люзиньем, не должен был вызывать никакого беспокойства, ибо он принадлежал скорее к той партии, какая преобладала в Национальном собрании, а не к какой-либо иной. В качестве меры предосторожности дело устроили так, что эти вспомогательные войска были затребованы непосредственно городскими властями Версаля. Национальная гвардия этого города, которой приходилось охранять все посты дворца, прежде охранявшиеся четырьмя служебными ротами французских гвардейцев, и выставлять часовых у дверей Национального собрания и на многочисленных постах Версаля и которая была вынуждена со штыками в руках закупать, отстаивать и конвоировать продовольствие для города, национальная гвардия, повторяю, падала от усталости и нуждалась в помощи линейного полка, чтобы облегчить лежавшее на ней бремя».
Как видим, меры предосторожности были приняты разумные. Кто мог заподозрить национальную гвардию и городские власти Версаля в содействии придворным заговорам?
Разумеется, никто; так что никаких подозрений на них не пало, и Фландрский полк, офицеры которого не приносили гражданской присяги, был вызван в Версаль. Пока он форсированным маршем идет туда, окинем еще раз взглядом нищету народа.
Тридцатимиллионный заем в итоге принес два миллиона; двадцатичетырехмиллионный — десять. Господин Неккер, опытный финансист, на котором покоились все надежды народа, уже исчерпал все свои возможности; и тогда он пустился, но не как практик, а как утопист, в область невозможного.
Господин Неккер предложил ввести чрезвычайный налог, пропорциональный годовому доходу и способный дойти до четверти всего дохода.
На оплату этого налога предоставлялась отсрочка от пятнадцати до восемнадцати месяцев.
Предложение г-на Неккера было немедленно одобрено финансовым комитетом, а главное, Мирабо. Что же касается Национального собрания, то оно не располагало финансовыми познаниями, необходимыми для того, чтобы составить себе ясное представление о нуждах и возможностях государства. Изучение проекта г-на Неккера было делом невыполнимым: одна лишь проверка содержавшихся в нем цифр заняла бы три месяца, а деньги требовались завтра, сегодня, в данную минуту. И тогда был поднят вопрос о вотуме доверия.
В тот же миг Национальное собрание поднялось на ноги, и в эту первую минуту всеобщего энтузиазма указ едва не прошел без голосования.
Но, поскольку председатель потребовал, чтобы голосование было проведено в обычном порядке, после чего Мирабо удалился, чтобы изложить на бумаге предложенный им проект одобрения указа, на трибуну поднялся г-н де Жессе и, попросив у депутатов минуту внимания, заявил:
— Господа, энтузиазм — это один из самых прекрасных порывов человеческого сердца, но справедливость должна почитаться еще больше, и не подобными порывами, а размышлениями должно руководствоваться собрание законодателей.
Затем, остудив этими словами пыл Национального собрания, он пояснил, что способ спасти государство, разорив его граждан, крайне плох и что налог размером в четверть дохода нельзя требовать от народа, погруженного почти везде в нищету, а если и идти на такое, то лишь после того, как будут исчерпаны все прочие мыслимые возможности.
И тут, к удивлению Национального собрания, он осмелился поднять руку на святая святых, так что какую-то минуту можно было думать, что его сейчас поразит смерть.
Он предложил переделать в звонкую монету и использовать для облегчения тягот бедняков всю серебряную утварь церквей и монастырей, не так уж необходимую для веры, у которой нет нужды в роскоши, чтобы быть божественной.
— По оценке одного опытного вычислителя, — продолжал он, — стоимость ювелирных изделий из серебра, имеющихся в королевстве, достигает одного миллиарда, что, конечно же, является сильно заниженным расчетом. Оценив стоимость серебряной утвари церквей в седьмую часть этой суммы, мы получим более ста сорока миллионов.
Как мы уже говорили, на какую-то минуту в зале заседаний воцарились тишина и растерянность. Депутаты переглядывались между собой, как если бы произнесенные слова заключали в себе некое кощунство. Все взгляды обратились на архиепископа Парижского. Он поднялся и заявил от собственного имени и от имени духовенства, что присоединяется к предложению г-на де Жессе и требует, чтобы церкви оставили себе лишь те священные сосуды, какие совершенно необходимы для благопристойности богослужения.
После этого в настроении зала произошел такой быстрый поворот, что возвращение Мирабо, принесшего свой проект постановления, было встречено ропотом. Мирабо огляделся по сторонам, поинтересовался, что случилось, и узнал, что произошло за время его отсутствия.
Он тотчас же поднялся на трибуну и произнес следующую речь:
— Я не имею чести быть другом главного министра финансов, но даже если бы он был самым лучшим моим другом, то, будучи прежде всего гражданином и представителем нации, я ни минуты не колебался бы бросить тень скорее на него, чем на Национальное собрание. Во мне все разобрались, а точнее, все меня услышали, ибо я никогда не намеревался прятаться. И я в самом деле не считаю, что авторитет Национального собрания должен быть поставлен на одну доску с авторитетом главного министра финансов; я не считаю, что спасение монархии должно быть связано с личностью какого-нибудь смертного; я не считаю, что королевство окажется в опасности, если господин Неккер ошибется. Напротив, я полагаю, что общественному спасению будет нанесен сильный урон, если по-настоящему национальный источник денежных средств окажется отвергнут, если Национальное собрание утратит свой авторитет и упустит возможность совершить по-настоящему решительное действие.
Стало быть, по моему мнению, нам необходимо одобрить в высшей степени необходимую меру, которую в настоящую минуту мы ничем не можем заменить. Нам не следует присоединяться к ней и устраивать из нее наше собственное занятие, коль скоро у нас нет времени обсуждать ее.
Но из того, что становиться поручителями успеха господина Неккера мне представляется крайне недальновидно с политической точки зрения, совершенно не следует, что мы не должны содействовать его плану всеми нашими силами и пытаться привлечь на его сторону все умы и все сердца…