Страница 11 из 195
Половое бессилие короля, объяснявшееся, как мы уже говорили, его физическим изъяном, было общеизвестно, так что все взоры были устремлены на эту юную и красивую королеву, обреченную оставаться девственницей, если только муж не обратится в конце концов за помощью к своему хирургу; и потому все ее дружеские связи становились мишенью злословия. Вначале на Марию Антуанетту нападали из-за ее фавориток, а затем из-за ее любовников. Принцесса де Ламбаль поплатилась головой за свое звание фаворитки; граф фон Ферзен едва не поплатился головой за свое звание любовника, хотя сегодня одному Богу известно, была ли какая-нибудь правда в этих обвинениях.
Но, как мы уже говорили, помимо интриги событий, ускоряющих падение монархий, существуют еще интриги людей, подталкивающих монархов к презрению и гибели.
Первый упрек, брошенный Марии Антуанетте, был тем же, какой бросали мадемуазель Арну и мадемуазель Рокур; окружающие выведывали подробности личной жизни королевы и ставили ей в вину то изменчивость ее привязанностей, то их постоянство.
В число фавориток королевы вносили, во-первых, г-жу де Пикиньи, снискавшую фавор благодаря тому, что она по всякому поводу высмеивала г-жу дю Барри, которой королева мило улыбалась на людях, хотя в действительности ненавидела ее всей душой.
Затем герцогиню де Сен-Мегрен, сноху герцога де Ла Вогийона, одну из самых красивых и самых остроумных придворных дам.
Затем герцогиню де Коссе, которая после удаления г-жи де Сен-Мегрен была по особому требованию королевы назначена ее старшей камерфрау.
Затем маркизу де Майи, которая вскоре стала участвовать во всех увеселениях королевы и входить в ее ближайшее окружение.
Именно г-жа де Майи царила при дворе в то время, к которому мы подошли, и, если верить скандальной хронике той поры, была близка к тому, чтобы лишиться этого фавора, уступив его красавцу Диллону, бывшему королевскому пажу, незадолго до этого вернувшемуся из заграничного путешествия.
Впрочем, одним из самых неизменных фаворитов королевы, которому, однако, ее дружба делала честь, был кавалер Глюк. Она не только запретила ему покидать Францию, не только установила ему ежегодный пенсион в шесть тысяч ливров и дарила такую же сумму за каждую поставленную им оперу, но еще и обеспечила ему свое покровительство в обстоятельствах, когда это покровительство было ему более чем необходимо.
А произошло следующее.
Кавалер Глюк находился в доме у мадемуазель Арну и был занят тем, что разучивал с ней какие-то отрывки из новой партитуры, когда туда явился принц д’Энен, капитан телохранителей графа д'Артуа и любовник мадемуазель Арну.
Поскольку в это время в доме у певицы оказалось, помимо кавалера Глюка, еще три или четыре музыканта, принц счел неприятным для себя видеть так много гостей и выплеснул свое раздражение не только на музыку, но и на музыкантов. Глюк обладал самолюбием человека, знающего себе цену, и прекрасно понимал, насколько по-разному будет относиться потомство к нему, человеку гениальному, и к какому-то дураку-принцу; и потому он остался сидеть на своем стуле, не обращая никакого внимания на командира гвардейцев его королевского высочества, в то время как тот, донельзя оскорбленный этой напускной дерзостью, подошел к Глюку и дрожащим от гнева голосом сказал ему:
— Мне кажется, сударь, что во Франции принято вставать, когда в комнату кто-то входит, особенно если это благородная особа.
— Возможно, такое правило существует во Франции, — совершенно спокойным голосом ответил Глюк, — но в Германии принято вставать лишь в честь тех, к кому испытывают уважение.
Затем, повернувшись к мадемуазель Арну, он произнес:
— Мадемуазель, поскольку вы не хозяйка у себя дома, я вас покидаю и впредь никогда не приду к вам снова.
Вне себя от ярости, принц д'Энен вышел вслед за Глюком, но, как мы уже говорили, рука королевы простерлась над гениальным композитором и защитила его.
Примерно в это время театр Итальянской комедии приостановил свои спектакли, что чрезвычайно обеспокоило публику.
Причиной тому была смерть Климента XIV.
Но что связывало Климента XIV с театром Итальянской комедии?
А вот что.
Карлен и Климент XIV были товарищами по школе и друзьями. Однако жизнь повела их различными путями. Карло Антонио Бертинацци, приняв имя Карлен, стал актером, исполнявшим роль Арлекина, а Лоренцо Ганганелли, приняв имя Климент XIV, стал римским папой.
Как ни далеки они были друг от друга по своему общественному положению, им удалось сохранить — при том, что один пребывал на сцене театра Итальянской комедии, а другой — на папском престоле, — те отношения, какие их связывали в юности. Актер каждую неделю писал папе, чтобы поделиться с ним своими семейными радостями и закулисными печалями. Папа писал каждую неделю актеру, чтобы поделиться с ним своими политическими тревогами или религиозными горестями. (Эта переписка, трогательная с обеих сторон, была издана еще одним остроумным человеком, которого звали г-н де Стендаль.)
И потому театр Итальянской комедии приостановил свои спектакли, когда Климент XIV умер.
Прошел слух, будто он умер от странной болезни после того, как запретил орден иезуитов.
Эта смерть случилась 22 сентября 1774 года.
Выше мы сказали, что Карлен был человек остроумный; приведем доказательство этому утверждению.
Как-то раз театр Итальянской комедии, привлекавший довольно мало публики, несмотря на талант Бертинацци, был вынужден играть всего лишь для двух зрителей, причем один из этих двух зрителей покинул театральный зал еще до окончания представления.
По окончании спектакля, поскольку в те времена было принято объявлять прямо со сцены название пьесы, которую будут играть на другой день, Карлен подал знак единственному зрителю, оставшемуся в зале, подойти поближе.
— Сударь, — промолвил актер, обращаясь к нему, — прошу вас, окажите любезность!
— Какую, сударь? — спросил зритель, подойдя к сцене.
— Сударь, — продолжал Карлен, — если, выйдя из нашего зала, вы вдруг встретите кого-нибудь, сделайте одолжение, скажите этому человеку, что завтра мы будем играть «Двадцать шесть несчастий Арлекина».
Пока королева развлекается в Трианоне, король обновляет в Версале кабинет министров, а народ ждет курицу в горшке и, так и не увидев ее появления, утешается тем, что пишет на стенах:
Эх, курицу в горшке вот-вот
Увидит Франции народ:
Та курица — казна,
Рукой Тюрго ощипана она.
Но мясо жестковатое чуток:
Придется, чтоб ее сварить,
Из плахи сделать котелок,
А на дрова Терре пустить!
Тем временем в провинции начинаются волнения и вспыхивает бунт.
В связи с чем? Сейчас мы скажем это.
Поскольку королю было понятно, насколько утратили достоинство и снискали ненависть те, кто занимался торговлей зерном, 17 сентября 1774 года назначенное им новое правительство объявило о свободе хлебной торговли. Эта свобода означала разрушение монополии, а ничто на свете не обладает такой жизнестойкостью и такой способностью к обороне, как монополия.
Монополисты стали обороняться. Сторонники г-на Тюрго, девизом которого были слова «Свобода, полная свобода», подняли против монополистов крик.
Бунт вспыхнул 20 апреля 1775 года и дал о себе знать в окрестностях Дижона. Крестьяне начали с того, что разрушили мельницу, принадлежавшую одному из монополистов, а оттуда направились к дому другого монополиста, советника парламента Мопу, и разнесли в щепки и разграбили все, что там было.
Весь этот страшный шум начался со смиренных жалоб, которые издает народ, когда он еще не знает своей силы; однако на эти жалобы маркиз де Ла Тур дю Пен, комендант Дижона, ответил: