Страница 10 из 195
После двух этих принцев шли герцог Орлеанский и герцог Шартрский.
Герцог Орлеанский, внук регента, был серьезным человеком, кровь которого несла в себе дух противоречия, присущий его семье, но никогда не выставлявшийся им наружу. Женатый вначале на Луизе Анриетте де Конти и безумно влюбленный в нее, герцог видел, как она, отыскивая себе удовольствия повсюду, предавалась всем видам распутства, характерным для самого скандального поведения; она претворила в жизнь те мечтания, какие сатира Ювенала приписывает жене Клавдия, и, подобно той, эту новоявленную Лициску не раз обвиняли в том, что в саду Пале-Рояля она просила у первых встречных незнакомцев наслаждений, которые, как античную Мессалину, могли утомить ее, но были неспособны насытить ее лоно.
В описываемое время, целиком погрузившись в радости частной жизни и предоставив г-же де Монтессон, в руки которой он отдал свое счастье, исполнять столь приятную задачу, герцог уединенно жил в своем доме в Ренеи или в своем замке Виллер-Котре, владея годовым доходом в четыре миллиона, из которых без всякой чрезмерной экономии ему удавалось откладывать пару миллионов ежегодно, хотя и покрывая при этом издержки своего сына, герцога Шартрского.
Что же касается герцога Шартрского, осмелившегося в один прекрасный день, дабы отречься от своего достоинства принца, сослаться на засвидетельствованное распутство собственной матери, то в ту пору это был молодой человек, развратное поведение которого уже получило огласку. Он вступил в свет в шестнадцатилетнем возрасте, находясь под надзором своего воспитателя, графа де Пон-Сен-Мориса, человека, наделенного заурядным умом, но честного и далеко не столь развращенного и одновременно способного развратить, каким был аббат Дюбуа. Сотоварищем по развлечениям был у него в ту пору принц де Ламбаль, здоровье которого, куда менее крепкое, чем здоровье герцога Шартрского, не могло выдержать такой жизни, наполненной низменным сладострастием, и было окончательно погублено в одном из злачных мест. В ту пору герцога Шартрского обвиняли не только в разврате, но и в умысле: по словам его врагов, он совратил, обесчестил и отравил принца де Ламбаля, чтобы все колоссальное богатство семьи Пентьевр досталось одной лишь мадемуазель де Пентьевр, на которой он намеревался жениться, и чтобы унаследовать в будущем право занять должность великого адмирала, которой владел герцог де Пентьевр. Когда в свою очередь была убита несчастная принцесса де Ламбаль, подобные обвинения в его адрес возобновились, сделавшись еще более жестокими. Однако мы, придерживаясь правила истолковывать лишь обвинения, основывающиеся на доказательствах, выступаем здесь против двух этих оскорблений, относящихся к числу тех, какие, к чести для человеческого рода, историк обязан трактовать как измышления.
Впрочем, об этом несчастном принце, поплатившемся за свои прегрешения так, как другие расплачиваются за преступления, можно сказать немало. И об этих его прегрешениях мы сейчас расскажем.
Герцог Шартрский был развратником по образцу регента; как и его прадед, превративший Пале-Рояль в средоточие распутства, герцог Шартрский превратил Монсо в место самых безумных оргий. Те, кто желает получить некоторое представление об этих кутежах, могут прочитать памфлет г-на де В***, который был опубликован в 1784 году и из которого мы приведем всего лишь несколько строк. Господин де В*** был не только очевидцем, но и действующим лицом, так что его свидетельство нельзя ставить под сомнение.
«Как-то раз, — говорит он, — я присутствовал на одной из вечеринок, устроенных герцогом Шартрским; все мы, равно как и наш предводитель, были совершенно голые, что не помешало нам воздать должное ужину. Когда он закончился, принц подал знак, что каждый может предаться удовольствиям на свой лад. В одно мгновение все табуреты, стулья, кресла, диваны и оттоманки были заняты, и монсеньор, прохаживаясь взад и вперед, скорбно вздыхал по поводу слабости бедной человеческой натуры!»
Дабы придать силы человеческой натуре, слабость которой заставляла вздыхать принца, на помощь природе приходило искусство. По приказу его высочества умелый механик изготовил человеческие фигуры в натуральную величину, которые не только, подобно автоматам Вокансона, ели и переваривали пищу, но еще и предавались всем тем упражнениям, какие порой прерывались из-за слабости и утомления принца и его сотрапезников.
При всем том герцог Шартрский открыто выказывал свои пороки, и его нисколько не заботило, известны или неизвестны людям те скандальные истории, какие мы позаимствовали у современных ему авторов. Однажды, находясь в Версале, он побился об заклад, что вернется совершенно голым в Пале-Рояль, где его ожидали. Было заключено пари, и герцог Шартрский выиграл его.
Англомания, начавшая вторгаться в наши нравы, была целиком и полностью делом рук герцога Шартрского. Милостями, которыми пользовались жокеи, они были обязаны ему[4]. Клубы могут похваляться тем, что если он и не являлся их основателем, то, по крайней мере, способствовал тому, чтобы они прижились на здешней почве. Это пристрастие подражать нашим заморским соседям, столь нелюбимым, как известно, во Франции, в добавление к достославной спекуляции, связанной с садом Пале-Рояля, в конечном счете навсегда лишило несчастного принца народной любви, и та популярность, какую он обрел позднее, даже в дни Революции была искусственной и не зиждилась ни на чем.
Скажем пару слов об этой спекуляции, неизвестной, возможно, нашим читателям, для которых сказанная нами фраза может остаться непонятной.
Сад Пале-Рояля не всегда обладал теми прекрасными галереями, какие окружают его сегодня. В то время, о котором мы ведем речь, то есть примерно в 1765 году, он был открыт со всех сторон, так что окна соседних домов смотрели в него, и представавший взору прекрасный вид значительно повышал стоимость этих домов. Герцог Шартрский обратил внимание на выгоду, которую он предоставлял своим соседям, и решил использовать ее для собственной пользы. Из этого воспоследовала грандиозная затея со строительством галерей Пале-Рояля, заслонивших соседним домам вид на сад; из этого воспоследовала судебная тяжба, которую затеяли против него собственники соседних домов и которую он выиграл; из этого воспоследовал, наконец, упрек, высказанный ему отцом:
— Сударь, так как после короля вы занимаете первенствующее положение в монархии, то вызывает удивление, что ваше поведение столь мало подобает вашей августейшей особе.
На этот упрек герцог Шартрский ответил истиной, столь же простой, сколь и знаменательной:
— Я предпочитаю иметь экю, нежели общественное уважение.
Впрочем, он был прекрасно сложен, храбр, любил риск и опасные затеи. Однажды, путешествуя по Нижней Бретани, он спустился в шахту глубиной в пятьсот футов, а в другой раз поднялся на воздушном шаре в небо и вместе с воздухоплавателем совершил полет сквозь облака.
Его жена, мадемуазель де Пентьевр, была, напротив, образцом добродетели, терпения и супружеской верности. Когда она осталась во Франции во время Ста дней, император нанес ей визит и, заверив ее в своем глубоком уважении, объявил ей, что все ее имения и все ее пенсионы будут сохранены за ней.
Поскольку все остальные принцы принимали весьма небольшое участие в событиях, предшествовавших Революции, мы займемся ими лишь в нужное время и будем знакомить с ними наших читателей по мере того, как будет появляться такая возможность.
И вот, испытывая на себе ненависть со стороны графа Прованского, его жены и теток короля и в то же самое время поддерживая дружеские отношения с графом д'Артуа и герцогом Шартрским, почти столь же опасные, как эта ненависть, Мария Антуанетта, полновластная хозяйка Малого Трианона, избавленная от надзора со стороны своего мужа, продолжала пребывать на поприще жены и вступила на поприще королевы.
Увы, она была молода, и для ее девятнадцати лет такая двойная ответственность была чересчур тяжела!