Страница 109 из 195
Так вот, подобное средство заключается в праве, присвоенном верховному главе нации, изучать постановления законодательной власти и либо освящать их, придавая им характер закона, либо отказывать в этом.
Если объединенный народ изъявил свою волю, было бы нелепо думать, что эта воля должна подчиняться королевской санкции.
Однако в государстве, где в силу порядка вещей приходится доверять обе эти власти представителям, которые могут собирать голоса избирателей скорее благодаря частным обстоятельствам богатства и общественного положения, а не превосходству в добродетелях и талантах, такая прерогатива монарха абсолютно необходима для борьбы со своего рода реальной аристократией, неизменно стремящейся обеспечить себе легальное постоянство и потому становящейся враждебной в равной степени государю, с которым она хочет сравняться, и с народом, который она пытается держать в унижении.
Из этого следует естественный и необходимый союз между государем и народом, направленный против всякого рода аристократии; союз, основанный на том, что, имея одинаковые интересы и одинаковые страхи, они должны иметь общую цель и, следовательно, общую волю.
Так что не ради своей личной выгоды монарх вмешивается в дела законодательства, а в интересах народа, и именно в этом смысле можно и нужно сказать, что королевская санкция является не прерогативой монарха, а владением и достоянием народа.
И в самом деле, предположим, что государь лишен права вето в отношении всех предложений, какие может сделать Национальное собрание; разве не очевидно, что в этом случае вследствие какой-нибудь роковой ошибки или преступного сговора честолюбивых и малоавторитетных депутатов он будет вынужден проявить волю, противную общей воле, и даже применить силы правопорядка против самой нации?
Если государь не имеет права вето, кто помешает депутатам продлить, увековечить свои обязанности и ниспровергнуть общественную свободу, как это сделал некогда Долгий парламент в Великобритании? Кто помешает им захватить шаг за шагом все ветви исполнительной власти, присвоить себе все властные полномочия, низвести королевскую власть до состояния слепого орудия их воли и вновь ввергнуть народ в рабство?
Если государь вынужден одобрять дурные законы, у народа остается лишь чудовищная возможность восстания, пагубная как для него, так и для недостойных депутатов, и открывающая новое поприще для деспотизма министров и врагов общественного спокойствия, особенно в государстве, где революция, столь необходимая, столь быстрая, оставила зачатки раздора и ненависти, которые способно заглушить лишь утверждение конституции посредством непрерывных и важных трудов Национального собрания.
Допустимо предположить, что государь может отказать в санкции лишь в двух случаях:
1) когда он сочтет, что закон вредит интересам нации;
2) когда король, введенный в заблуждение своими министрами, поставит заслон законам, противным его собственным взглядам.
Разумеется, в первом случае его отказ явится благом для государства. Во втором случае действие закона будет лишь отложено, ибо невозможно, чтобы король противился признанной воле нации, и его вето, каким бы абсолютным оно ни было, фактически является всего лишь приостановкой постановления Национального собрания и апелляционной жалобой государя на законодательный корпус, поданной народу.
И в самом деле, законодательная власть может отказать ему в налоге, в армии и парализовать действия исполнительной власти, у которой не останется тогда никаких других средств, кроме роспуска Национального собрания.
Но если ежегодная сменяемость состава Национального собрания упрочена так же надежно, как корона на голове государя, то есть посредством конституционного закона, который запрещает депутатам, под страхом считаться слабоумными, предлагать уступку в вопросе о каком-либо налоге или о формировании армии сроком более, чем на год, и народ пошлет в Национальное собрание тех же самых депутатов, разве не следует из этого, что король подчинится? И слово в данном случае найдено верное, какие бы представления ни внушали до этого монарху о его мнимом суверенитете, ибо, когда король перестает быть одного мнения со своим народом, то, если этот народ просвещен, свобода печати и общественное мнение возведут непреодолимые преграды против деспотизма.
Так что королевское вето по необходимости ограничено фактически; однако существует много отрицательных сторон в том, чтобы оно было ограничено и юридически. Положить предел вето означает заставить главу исполнительной власти взять на себя торжественное обязательство исполнять закон, который он не одобряет; это означает наделить его ущербной властью, составляющей полную противоположность с огромными полномочиями, которыми вынужден облечь его общественный интерес; это означает побудить его с равнодушием относиться к законам, которые будут вредны исключительно народу…
Вследствие этих соображений, почерпнутых из человеческого сердца и опыта, король должен иметь возможность воздействовать на Национальное собрание, заставив его переизбраться. Возможность поступить таким образом необходима, чтобы предоставить королю законное и мирное средство одобрить в свой черед законы, которые он сочтет полезными для нации, встретившей сопротивление со стороны Национального собрания. В этом нет никакой опасности, ибо королю придется рассчитывать на волю нации, если, для того чтобы одобрить какой-нибудь закон, он будет вынужден прибегнуть к новым выборам членов Национального собрания; и, когда нация и король объединятся в желании иметь новый закон, противодействие законодательного корпуса можно будет объяснить лишь двумя причинами: взяточничеством его членов, и тогда их смещение является благом, или же недоверием к заявленному общественному мнению, и тогда лучшее средство выяснить его безусловно состоит в избрании нового состава депутатов.
Короче говоря, годичный срок для Национального собрания, годичный срок для армии, годичный срок для налогов, ответственность министров, королевская санкция без писаных ограничений, но имеющая вполне определенные пределы фактически, — вот палладиум французской свободы и драгоценнейший опыт свободы народа».
Мирабо был одним из самых красноречивых защитников системы абсолютного вето. Он поднял споры о ней на такую высоту, что сорвал аплодисменты даже у своих врагов. Однако выступившие после него Гара Младший, Деландин, Саль и Боме возразили ему не менее пылко и, возможно, более логично.
«Ошибочно говорить, что король является постоянным представителем нации. Соединение двух этих понятий ведет к противоречию, ибо всякий представитель сменяем, и если он не сменяем, то не является представителем. Разве право представлять нацию может быть наследственным? Осыпая короля противоречивыми титулами, рискуют лишить их силы и наносят ущерб его законной власти. Нельзя быть одновременно главой нации и ее представителем, законодателем и исполнителем закона. Ибо, если он ее представитель, он не является ее главой; если он ее глава, он не является ее представителем; если он законодатель, он не должен быть исполнителем закона, поскольку такое противоречит принципам разделения двух этих властей; если он исполнитель закона, он не является представителем нации; депутат не вправе быть исполнителем закона, который он же и принял.
Законодательная власть по сути своей неделима и должна целиком исполняться всеми и во имя всех. Стало быть, она всегда должна быть республиканской, даже когда исполнительная власть или государственное устройство являются монархическими. Единственное отличие главы нации от властелина, монарха от деспота, заключается в том, что глава нации и монарх управляют частными волями посредством общей воли, в то время как властелины и деспоты хотят подчинить волю всех своей личной воле.
Стало быть, вы превратите главу французов в их властелина, а монарха — в деспота, наделив его правом пускать в ход свою личную волю для того, чтобы сдерживать, подавлять и гасить волю нации, выраженную ее представителями.