Страница 107 из 195
Послания иностранным державам отправлены, однако те не спешат выдать выдать г-на де Месме, который, впрочем, сделал лишь то, что грозился сделать г-н де Лоне, и к тому же впоследствии был оправдан.
Несколько дней спустя в Национальное собрание явились представители города Сен-Жермена, смиренные и с краской стыда на лице: в Сен-Жермене тоже произошло кровавое побоище. В разгар бунта какой-то бедняга по имени Соваж пал под ударами неизвестных убийц.
В Пуасси тоже происходит бунт. Бунт этот направлен против некоего Томассена. Узнав об опасности, угрожающей этому гражданину, которого препроводили в тюрьму как в самое надежное место, Национальное собрание принимает решение отправить в Пуасси депутацию и защитить его. Тотчас же все депутаты встают со своих мест. Пятьсот человек готовы исполнить эту опасную миссию. Господин де Люберсак, епископ Шартрский, и господа Массьё, Шоппье, де Ла Туш, де Молетт, де Вишери, Перрье, Камю, Милон де Монтерлан, Хель, Шмит и Ульри собирают необходимые голоса, немедленно выезжают и пробираются в тюрьму сквозь толпу мужчин и женщин, требующих головы узника.
На короткое время присутствие депутатов успокаивает бунт; они требуют привести обвиняемого в зал судебных заседаний, допрашивают его, убеждаются в его невиновности и добиваются от толпы двухдневной отсрочки: в течение этих двух дней заключенный так или иначе сумеет освободиться.
Успокоенные относительно его судьбы, депутаты пускаются в обратный путь; но едва только они оставляют позади себя ворота города, как им становится известно, что все там настроены на то, чтобы отволочь на виселицу человека, которого они полагали спасенным. Депутаты немедленно возвращаются в город, бросаются к указанному им месту и видят беднягу, стоящего со связанными руками уже в двадцати шагах от виселицы.
На этот раз настояния депутатов оказываются тщетными. Несмотря на святость их миссии, несмотря на их звание представителей Франции, они ошельмованы, освистаны и отодвинуты в сторону. Томассена тащат к виселице и накидывают ему на шею веревку, но, по его просьбе, приостанавливают казнь, чтобы сходить за священником.
За время этой отсрочки депутатам удается пробиться сквозь толпу разъяренных людей и обступить со всех сторон смертника. Оказавшись рядом с ним, депутаты заслоняют его своими собственными телами, просят, умоляют, требуют, чтобы их казнили вместе с ним, а заканчивают тем, что развязывают его, отводят в тюрьму и становятся у ее дверей, заявляя, что на этот раз убийцы если и доберутся до своей жертвы, то лишь переступив через их трупы.
В конце концов епископ Шартрский добивается, чтобы обвиняемого передали в руки депутатов с целью препроводить его в Версаль и учинить там над ним суд.
Суд состоялся, и Томассен был признан невиновным.
Бордье повезло куда меньше. Бедняга Бордье служил актером в театре Варьете-де-Буа. Этот театр находился там, где теперь располагается Французский театр. Бордье был талантливым малым, и в ту эпоху весь Париж стремился увидеть его в фарсе «Арлекин, император на Луне», где он невероятно жалким и комичным тоном, нисколько не догадываясь, что это и в самом деле тот конец, какой ему уготован, произносил:
— Вот увидите, из-за всего этого я кончу свои дни на виселице!
Бордье был патриотом и человеком весьма пылким. Кроме того, как и все настоящие артисты, в 1788 году он ввязывался во все волнения, предшествовавшие падению министерства Бриенна, и был замечен в первых рядах тех, кто, за неимением ничего другого, бросал камни в командира городской стражи и шел на штурм кордегардии на Новом мосту, где получил удар штыком. В апреле 1788 года его видели на улице Монтрёй, когда он наблюдал за ограблением дома Ревельона, имея вид человека, который полагает, что дело, возможно, зашло несколько далековато, но при этом менее всего расположен останавливать грабителей; наконец в Пале-Рояле — а Пале-Рояль был для Бордье родным очагом, — так вот, в Пале-Рояле, 12 июля, во время восстания, он оказал сильную поддержку Камилю Демулену. И потому комиссия по продовольственному снабжению Парижа без всяких колебаний отправила его в Руан в качестве уполномоченного, которому было поручено наблюдать за снабжением столицы продовольствием.
Однако Париж снабжался плохо, и Бордье, в силу своей власти, возомнил, что ему ради снабжения Парижа позволено употреблять некоторые незаконные средства, состоявшие в том, чтобы отнимать продовольствие у тех, кто его имел, и посылать тем, кто его не имел. В итоге он во главе шайки вооруженных людей разъезжал по деревням, забирал зерно и муку там, где ему удавалось их найти, и отправлял все это в Париж.
Однако с таким щепетильным парламентом, как Руанский, подобное положение дел не могло продолжаться долго. Он приказал арестовать Бордье, не обращая внимания ни на его полномочия, ни на тех, от кого он их получил, и препроводить его в тюрьму, где он был посажен в камеру.
Судить его предстояло без задержки, и приговор должен был быть вынесен уже на другой день.
Так что на все это дело отводилось двадцать четыре часа.
Но двадцать четыре часа это очень долго, когда ждешь, а народ ждал; однако на этот раз, как мы понимаем, он ждал не осуждения Бордье, а его оправдания. Народ понимал, что Бордье, забирая зерно там, где он находил его, действует в интересах бедняков, и по той же самой причине, по какой народ хотел повесить Флесселя, де Лоне, Фулона и Бертье, он не хотел, чтобы повесили Бордье.
И потому уже вечером двери тюрьмы были взломаны, и Бордье обрел свободу наравне со своим сообщником — наперсником, как говорят в театре, — имени которого несправедливая история не сохранила.
Обоих вынесли оттуда с триумфом.
Им очень хотелось уклониться от такой чести; они знали, что парламент Руана — один из самых упрямых парламентов во Франции, и догадывались, что он не позволит устраивать у него на глазах такой триумф. Но, поскольку у руанских властей никакой вооруженной силы не было, а весь город поднялся в поддержку Бордье, парламент, по крайней мере на время, был вынужден признать свое бессилие, и около полуночи Бордье и его товарищу удалось покинуть город.
К несчастью для беглецов, случаю было угодно, чтобы полк Салис-Самада, один самых преданных королевскому двору полков, получил приказ сняться с Марсова поля, где он стоял лагерем 12, 13 и 14 июля, и вступил в Руан через два часа после того, как они оттуда вышли.
В городе знали, по какой дороге направились Бордье и его товарищ: это была дорога на Флёри. При виде солдат Салис-Самада руанские власти приободрились, и вдогонку за беглецами был тотчас же отправлен отряд конно-полицейской стражи, который настиг их в Маньи, возле почтовой конторы, в ту самую минуту, когда они собирались сесть в дилижанс.
Оказавшись под арестом, Бордье и его товарищ были обречены на смерть заранее. И потому приговор не заставил себя ждать: он был вынесен в тот же день, и на другой день бедолаг повесили на двух виселицах, установленных у входа в речной порт, рядом с Гаврской набережной.
Между тем Национальное собрание продолжало свою работу и поочередно рассматривало главные общественные вопросы, которые оно было призвано разрешить, а именно: разделение властей, их взаимодействие, учреждение законодательного корпуса и утверждение законов королем.
Однако нужды государства, желание народа и политическое чутье Национального собрания побуждали депутатов безостановочно заниматься конституцией. Тем не менее Национальное собрание начало с того, что разделилось на два лагеря.
Ночь 4 августа заставила Францию сделать огромный шаг вперед. Но, как и все, что свершается в порыве воодушевления, шаг этот незамедлительно встретил противодействие. Несколько депутатов из числа дворян и многие депутаты из духовного сословия не согласились с подобным невероятным бескорыстием, разорявшим два сословия государства, в которых на протяжении шести столетий сосредотачивались все богатства; они допускали, что каждый из депутатов имеет личное право отказаться от своих богатств и привилегий, но отрицали, что получили от нации право лишать этого других людей.