Страница 101 из 195
— Лелейте нашего доброго короля, сказавшего, что его народ всегда может рассчитывать на его любовь.
Другие же говорили:
— Возымейте доверие к нашему доброму государю, который возвращает нам господина Неккера: мы своими глазами видели письмо, которое он ему написал.
И народ в ответ кричал изо всех сил:
— Да здравствует король! Да здравствует нация! Да здравствует свобода! Да здравствует господин Неккер! Да здравствует Людовик, наш друг, наш отец!
Король улыбался всем этим людям, ибо, возможно, на какую-то минуту его сердце приняло участие в этом всеобщем ликовании.
Тем не менее это сердце, теснимое страхами, вздохнуло свободно лишь после того, как он снова обрел в Севре своих горячо любимых телохранителей, несколько из которых тотчас же отделились и поехали вперед, чтобы доставить в Версаль новость о возвращении короля.
Время было уже позднее. Лишь в девять часов вечера королю удалось отделаться от Парижа. И каждый час он посылал гонцов Марии Антуанетте, упорно верившей, что ее муж подвергается сильнейшей опасности.
На лестнице король увидел королеву и своих заплаканных детей, которые кинулись ему в объятия.
Как мы уже говорили, король, ощущавший себя врагом народа, понимал, что рано или поздно этот народ неизбежно станет его врагом.
XX
Фулон и Бертье. — Ненависть народа против Фулона. — Причины этой ненависти. — Опасения Фулона. — Его бегство. — Его притворная смерть. — Он задержан своими слугами. — Его привозят в Ратушу. — Все требуют его головы. — Байи. — Народ врывается в зал Ратуши. — Лафайет. — Казнь Фулона. — Веревка обрывается два раза подряд. — Новую веревку перерезают ножом. — Тело Фулона раздирают на части. — Его голову насаживают на пику. — Бертье задерживают в Компьене. — Застава. — Дощечки с надписями. — Хладнокровие Бертье. — Голова Фулона. — Допрос. — Байи и Лафайет. — Высказывание Бертье. — Его решение. — Вырванное сердце. — Драгун. — Предложения, сделанные Национальному собранию. — Бастилия. — Опасения народа. — Англичане и Брест. — «К оружию!» — Письмо Неккера. — Его приезд. — Версаль. — Слова Неккера, обращенные к Национальному собранию. — Господин де Лианкур. — Визит Неккера в Ратушу. — Речи. — Школа слез. — Господин де Безенваль. — Письмо Людовика XVI г-ну Неккеру. — Новое министерство. — Неккер пренебрегает Мирабо. — Декларация прав человека. — 4 августа. — Воздействие этой декларации. — Герцог д'Эгийон. — Виконт де Ноайль. — Ле Ген де Керангаль. — Богарне. — Монморанси. — Мортемар. — Духовенство. — Национальное собрание отвечает отказом на предложение священников. — Краткий обзор жертв, принесенных в ночь 4 августа. — Новая Франция.
В числе тех, кто бежал в ночь с 15 на 16 июля, были два человека, которых мы забыли упомянуть: речь идет о министре Фулоне и интенданте Бертье, тесте и зяте.
Народ ненавидел Фулона уже давно. Будучи интендантом армии во время войны 1756 года, он опозорил имя француза в Гессене и в Вестфалии. Люди приводили его страшные слова: «Хорошо управляемым королевством является то, где народ щиплет траву». В другой раз он сказал: «Я хочу выкосить Париж, словно луг». При каждой смене министерства народ со страхом спрашивал: «Неужто Фулон стал министром?» и, когда, ему отвечали «Нет», еще сохранял некоторую надежду.
Когда Фулон был назначен в помощники г-ну де Брольи, народ содрогнулся: ему показалось, что настал день великих бед.
И потому, когда Бастилия была захвачена, Фулон понял, что он погиб. Он покинул особняк, на месте которого теперь построен Исторический театр, распустил слух о своей смерти и устроил пышные похороны самому себе в лице одного из своих лакеев, некоего Пикара, скончавшегося в ночь с 14 на 15 июля. Затем, дождавшись темноты, он отправился в Вири, поместье, принадлежавшее г-ну де Сартину, и решил там укрыться.
Но, поскольку он был ненавистен даже собственным слугам, они пустились вдогонку за ним, настигли его, задержали и тотчас же отправили гонца в Париж, с просьбой прислать конвой, а затем, когда этот конвой прибыл, повезли его в Париж — с венком из крапивы на шее, с пучком чертополоха в руке и с охапкой сена за спиной. В таком виде он и прибыл 22 июля в Ратушу.
Тотчас же собрался комитет выборщиков и начал его допрос.
Во время допроса слух об аресте Фулона распространился по всему городу, и на Гревской площади стала собираться толпа. О присутствии этой толпы выборщики и задержанный догадывались по долетавшему до них страшному гулу; вскоре гул сменился на крики с требованием головы Фулона.
В Ратуше были знакомы с подобными криками: точно такие же сопровождали убийства 14 июля. Выборщики понимали, что Фулон погибнет, если его отпустить, ибо с ним случится то же самое, что случилось с купеческим старшиной. Так что его держали в Ратуше все утро и часть дня; однако гнев толпы, вместо того чтобы утихнуть, стал еще сильнее. Стало понятно, что следует встретиться лицом к лицу с этим гневом, и несколько членов комитета спустились вниз, чтобы попытаться успокоить разъяренных людей, но все было бесполезно. Тогда на крыльцо вышел Байи и произнес речь, обращенную к народу. Однако его речь пропала впустую. Народ требовал Фулона, народ хотел получить Фулона: Фулон был приговорен, и ждать милости к нему не приходилось.
И потому после одного из тех страшных завываний, какие поднимаются над океаном и над толпой, волна народа докатилась до зала заседаний и, выломав двери, выхватила Фулона из рук его стражников, а затем на глазах его судей унесла с собой.
Теперь настал черед Лафайета просить, умолять; но его голос оказался столь же бессильным, как и голос Байи.
— Они с ним заодно! — кричала толпа. — Они хотят спасти его!
Никто больше не хотел слушать Лафайета.
К тому же внимание толпы было приковано к бледному и растерянному Фулону, которого волокли к достопамятному фонарю, превратившемуся позднее в постоянную виселицу.
Когда он оказался под этим фонарем, его заставили встать на колени и просить прощения у Бога, короля и народа. Возможности сопротивляться у него не было: он подчинился. Какой-то простолюдин подал ему руку для поцелуя, и он поцеловал ее.
И тогда же, во время его молений, его просьб подвергнуть его вечному заточению, но сохранить ему жизнь, люди из толпы стали готовить висельную петлю, заставив его смотреть на все подробности предстоявшей казни.
Наконец, он решил, что его смертный час настал. На шею ему накинули скользящую петлю, однако веревка оказалась старой, она оборвалась, и Фулон упал, рухнув на колени. У него появилась возможность снова просить, снова умолять, пока веревку чинили и привязывали ее во второй раз; но, как и в первый раз, веревка оборвалась.
Прошло еще четверть часа. Время явно тянули, замыслив усугубить казнь; четверть часа ушло на то, чтобы отыскать новую веревку. В итоге она сослужила свою службу, и Фулон закачался над толпой, содрогаясь в предсмертных конвульсиях.
Но толпа была нетерпелива; она нуждалась не в одной смерти, а в тысяче смертей; она хотела растерзать не охладевший труп, а все еще трепещущее тело. Люди не стали ждать окончания агонии: какой-то человек перерезал кривым ножом веревку, и Фулон, еще живой, свалился на тянувшиеся к нему сабли, штыки и пики.
Несколько минут спустя его растерзанное тело уже волокли по грязи, а голову с пучком сена во рту несли на конце пики.
Как только эта жуткая казнь завершилась, стало известно, что зять Фулона, интендант Бертье, только что был задержан в Компьене: новость об этом принесли комитету выборщиков сами жители Компьеня, примчавшись в Париж.
Байи и Лафайет ответили, что нет никакого повода брать Бертье под арест и, по их мнению, следует позволить ему спокойно продолжать путь. Однако посланцы заявили, что в Компьене его непременно убьют и единственная возможность спасти интенданта — это привезти его в Париж.
В итоге в Компьень послали одного из выборщиков, г-на де Ла Ривьера, и четыре сотни конников.