Страница 56 из 146
Вручить это письмо королю было поручено Ньеру, его первому камердинеру.
Десять минут спустя епископ Фрежюсский уже ехал по дороге к Исси, направляясь в обитель сульпицианцев, куда он порой приезжал отдохнуть.
Король, окончив свои занятия с герцогом Бурбонским, вернулся в свои покои, несколько встревоженный тем, как поведет себя дальше епископ Фрежюсский.
Однако вместо епископа он обнаружил там его письмо.
Подобное бегство уже удалось однажды епископу Фрежюсскому, и достигнутый тогда успех показал ему, что средство это верное. В этот раз Людовик XV был удручен не меньше, чем тогда: он рыдал и, желая скрыть от всех свои слезы и свою грусть, удалился в гардеробную комнату. Но Ньер, несомненно имевший указания на этот счет, помчался уведомить о том, что происходит, герцога де Мортемара, первого дворянина королевских покоев. Через несколько минут г-н де Мортемар уже находился подле короля.
Людовик XV все еще был в своей гардеробной и продолжал плакать.
— Государь, — сказал Мортемар, — я прошу прощения у вашего величества, но я и в самом деле не понимаю, как это король может плакать. Да, вследствие какой-то интриги епископ Фрежюсский был удален от вас, ну и что? Скажите всего-навсего: "Я хочу снова увидеть епископа Фрежюсского" и пошлите за ним.
— Но кому это поручить? Кто осмелится взять на себя исполнение такого приказа и тем самым поссориться с герцогом Бурбонским?
— Кто осмелится? Я, государь! Напишите вашей рукой пару строчек — и вы увидите!
— Ну ладно, Мортемар! — промолвил король. — Все, что ты сделаешь, будет одобрено мною, лишь бы только епископ Фрежюсский возвратился.
Мортемар не заставил его повторять эти слова. Черпая силу в свободе действий, которой наделил его государь, он отправился прямо к герцогу Бурбонскому и объявил ему волю короля, причем не как его желание, а как приказ. Вначале герцог Бурбонский стал возражать, но Мортемар понимал, что если ему не удастся преодолеть это противодействие, то он пропал; и потому он от имени короля потребовал, чтобы нарочный, которого следовало отправить в Исси за епископом Фрежюсским, был отправлен на его глазах, и не покидал кабинет герцога до тех пор, пока не увидел, что курьер пустился в галоп.
Как только Мортемар ушел, герцог Бурбонский позвал к себе г-жу де При и собрал ее совет четырех. Положение было серьезным. Один из братьев Пари предложил похитить епископа на пути из Исси в Версаль и увезти его в какую-нибудь отдаленную провинцию, где он по именному королевскому указу оставался бы в ссылке. В случае, если король потребует к себе епископа Фрежюсского, ему ответят, что тот отказался возвратиться. И тогда, дабы развлечь короля, надо будет пустить в ход всю обольстительность королевы, устраивать грандиозные охоты и придумывать, если только такое возможно, новые увеселения. В итоге молодой государь забудет своего старого наставника, и отсутствующий окажется в его глазах виновным.
Замысел был дерзким, однако, как раз по причине своей дерзости, он вполне мог увенчаться успехом. Но, к несчастью для заговорщиков, нарочный, посланный к епископу, проявил куда большую расторопность, чем от него ожидали; да и епископ, со своей стороны, вместо того чтобы заставить себя упрашивать, тотчас же отправился в обратный путь; так что, когда спор о том, как лучше всего помешать епископу вернуться, еще продолжался, он уже был у короля.
Во время короткого пребывания епископа в Исси, продолжавшегося всего лишь полдня, Горацио Уолпол, живший с 25 мая 1724 года в Париже в качестве посла Великобритании, был единственным человеком, который его посетил; узнав об отъезде епископа, он тотчас выехал в Исси и, прибыв туда почти одновременно с ним, засвидетельствовал ему свою дружбу.
Епископ Фрежюсский никогда не забывал об этом визите.
Понятно, что по возвращении епископа в Версаль между ним и первым министром вспыхнула борьба; при этом герцог выказывал прелату все знаки уважения, а г-жа де При подражала в этом отношении герцогу, но все их потуги были тщетными: отставка первого министра была делом решенным.
Хотя и ощущая нависшую над ними угрозу, герцог Бурбонский и г-жа де При не думали, однако, что их падение так близко. Епископ Фрежюсский продолжал оказывать герцогу Бурбонскому все почести, полагающиеся особе его звания. Что же касается г-жи де При, то епископ виделся с ней не чаще и не реже, чем прежде, всем своим видом показывая, что ее присутствие нисколько не тревожит его и что он не хранит к ней никакого злого чувства из-за случившегося.
Одиннадцатого июня король должен был уехать в Рамбуйе, и герцогу Бурбонскому было назначено сопровождать его в этой поездке. Король уехал первым, велев герцогу не задерживаться.
Как видим, Людовик XV не так уж плохо играл свою маленькую роль.
Герцог уже приготовился ехать, как вдруг в его покои явился капитан гвардейцев и от имени короля объявил ему, что он должен удалиться в Шантийи и пребывать там до тех пор, пока королю не будет угодно дать ему приказ противоположного характера.
Что же касается г-жи де При, то она именным королевским указом ссылалась в свое поместье Курб-Эпин.
Вначале бедная изгнанница полагала, что это несчастье временное, нечто вроде тучи, которая пробегает мимо и на минуту заволакивает солнце; перед тем как уехать, она вызвала к себе одного из своих любовников, имя которого история не сохранила: вероятно, маркиза сделала это для того, чтобы сказать ему те слова прощания, сказать какие герцогу Бурбонскому у нее уже не было возможности. Прощание это было как нельзя более нежным, если верить словам соседей, оказавшихся посвященными в эту сокровенную тайну благодаря оплошности г-жи де При, которая, несомненно вследствие охватившей ее озабоченности, забыла задернуть занавеси окна в своей спальне.
Накануне отъезда она выглядела улыбающейся и обещала своим друзьям, что вернется в самом скором времени, ибо и в самом деле не верила, это изгнание будет длиться долго.
Однако надежды ее рухнули, когда, едва приехав в поместье, она узнала, что у нее забрали должность придворной дамы королевы и отдали ее маркизе д’Аленкур. Ей тотчас стало ясно, что она изгнана из Версаля навсегда, и вся та душевная бодрость, которую она выказывала, улетучилась вместе с надеждами.
Тем не менее с помощью развлечений она пыталась бороться с тоской, подтачивавшей ее здоровье; она устраивала в Курб-Эпине званые ужины, ставила спектакли, играла в них сама и, по словам маркиза д'Аржансона, "с таким чувством и блеском продекламировала однажды наизусть триста стихов, как если бы ее нынешняя жизнь была сплошным благоденствием".
Однако, невзирая на все это, ее охватила такая упорная, такая неотступная, такая неистовая тоска, что она стала худеть на глазах у окружающих, при том что врачи не могли приписать ее болезни никакой другой причины, кроме нервов и всплесков истерии. И тогда маркиза отчетливо поняла, что для нее все кончено, ибо она утратила не только королевскую милость, но и красоту. В итоге она решила отравиться и заранее назначила день и час своей смерти, настроенная ничего не менять в своем решении.
Она объявила о своей смерти, словно пророчица, сказав, что расстанется с жизнью в такой-то день и такой-то час Понятно, однако, что никто не хотел верить словам этой новоявленной Кассандры.
В то время у нее был любовник — умный, великодушный и статный малый, которого звали д'Анфревиль. Маркиза объявила ему, как и другим, о своей смерти, предсказав, как мы уже говорили, день и час, когда это произойдет.
За два дня до указанного момента она подарила д'Анфревилю алмаз, стоивший сто луидоров, и одновременно поручила ему отвезти в Руан, некой особе, чье имя он должен был хранить в тайне, горсть алмазов на сумму более пятидесяти тысяч экю.
Когда д'Анфревиль, исполнив это поручение, вернулся к маркизе, он уже не застал ее в живых: она умерла в назначенный день и час.
Осмотр тела покойной не оставил никаких сомнений в причине ее смерти: маркиза отравилась, и ее предсмертные боли оказались настолько чудовищными, что ступни ее были вывернуты задом наперед.