Страница 52 из 146
Мадемуазель де Клермон была любовницей герцога де Мелёна; мадемуазель де Ла Рош-сюр-Йон воспылала страстью к г-ну де Мартону.
Наконец, герцогиня Менская, уже после провала заговора Челламаре, удостаивала своими милостями красавца-кардинала де Полиньяка.
Ну а теперь, прежде чем отдаться потоку событий, скажем напоследок пару слов по поводу принцев, дабы наши читатели были как можно лучше осведомлены о скандальной хронике 1724 года от Рождества Христова, в который мы только вступили.
Мы рассказали о герцоге Бурбонском почти все, что о нем можно было сказать, по крайней мере из относящегося к его прошлому.
В начале нашей книги "Регентство" мы посвятили целую главу принцу де Конти.
Однако у нас еще не было случая заняться знаменитым графом де Шароле, который заколол кинжалом одного из своих лакеев, поскольку его жена не хотела ему уступить, и застрелил из аркебузы кровельщиков, чтобы доставить себе удовольствие наблюдать, как с крыши кубарем падают люди.
Широко известно высказывание Людовика XV по поводу шутки такого рода.
— Я и на этот раз помилую вас, сударь, — сказал он графу де Шароле, — но даю вам свое королевское слово, что помилую и того, кто вас убьет.
Соучастником очередного преступления графа де Шароле был, кстати говоря, тот самый герцог Бурбонский, которого только что назначили первым министром. Жертвой этого преступления стала очаровательная женщина, звавшаяся г-жой де Сен-Сюльпис Однажды вечером, во время кутежа, участвовать в котором она дала согласие, они сильно напились и, дабы праздник был полным, устроили фейерверк, по вине которого сильно пострадала несчастная женщина.
Песенка, которую распевали в то время на улицах Парижа, скажет читателю то, что не решаемся сказать мы.
Вот она:
У Сен-Сюльпис парадный вход,
Куда валил толпой народ,
Сгорел дотла, до самого нутра.
Всех удивляет с раннего утра,
Зачем Конде, собравшись на раденье,
Сожгли столь дивное творенье.
На славного Конде, кому сам черт не брат,
Кто был страшнее грома во сто крат,
Ты не похож, Бурбон, хоть так крути, хоть сяк!
И в тридцать лет свои ты все еще сопляк,
Что видел жар огня, какой бы ложью ты себя ни тешил,
У передка лишь Сен-Сюльпис, в ее разверстой бреши!
Вдовица Сен-Сюльпис, любезная для всех,
В час поздний грелась у печи, не чуя никаких помех,
И наводила красоту, румяна взяв в ладонь,
Как вдруг в трубе у ней свирепый занялся огонь,
Чему был крайне удивлен честной народ,
Поскольку ей недавно прочищали дымоход.
Бушующий огонь не пощадил
Чудесный уголок, что издавна отрадой был
Вдовы прелестной и ее гостей.
Безумен бог Эрот: в разгар своих затей
Позволил тот алтарь он погубить,
Где все ему спешили жертвы приносить.
Что же касается юного короля, только что достигшего своего совершеннолетия, то, казалось, ему с трудом верилось, что он король Франции. Он был настолько робок, что выглядел неловким, и до такой степени сдержан, что казался неучтивым; единственным удовольствием, которое, по-видимому, он страстно любил, была охота; вечером после охоты устраивались ужины, на которых присутствовали не только ее участники, но и особы, приглашенные по списку. По возвращении короля с охоты эти списки оглашали перед всеми придворными; те, кто был приглашен, оставались, а все остальные удалялись. То была, кстати говоря, одна из причуд Людовика XV: как можно дольше оставлять людей в сомнении и наслаждаться их беспокойством и растерянностью. К этикету своего прадеда, престол которого он унаследовал, король добавил отличия в праве на вход в его покои. Все придворные подразделялись на тех, кто имел право на семейные входы, на главные входы, на первые входы и на опочивальные входы. Тот, кто обладал правом на семейные входы, мог приближаться к постели короля, проснувшегося, но еще лежащего. Этим исключительным правом обладали все принцы крови, за исключением принца де Конти; оно было предоставлено также епископу Фрежюсскому, герцогу де Шаро, герцогине де Вантадур и кормилице короля.
Старшие камергеры имели право на главные входы, во время которых король изъявлял желание встать с постели.
На первые входы допускались лишь для того, чтобы приветствовать короля, поднявшегося с постели и облачившегося в халат. Наконец, придворные, получившие в награду право опочивального входа, имели счастье лицезреть короля, восседающего в кресле напротив своего туалетного столика.
Вечером, во время отхода короля ко сну, все эти различные категории придворных уравнивались в прерогативах, но, когда раздавался голос: "Выходите, господа!", королевскую спальню покидали те, кто обладал лишь правом опочивального входа. После того, как они выходили, король поручал кому-либо держать подсвечник.
Это считалось великой милостью, и тот, кто ее удостаивался, не упускал случай обежать на другой день весь город, трубя на всех перекрестках: "Известно ли вам, что король поручил мне держать подсвечник?"
Эта милость, особенно часто достававшаяся красавцу Ла Тремую, послужила поводом к слухам, которым придавала определенную достоверность робость, проявляемая королем по отношению к женщинам.
"При дворе, — говорит в своих "Мемуарах" г-н де Виллар, — речь идет исключительно об охоте, карточных играх и застольях; любовных приключений нет, или их очень мало, поскольку король не обратил еще своих юных и прекрасных взоров ни на один предмет. Дамы вполне готовы на все, но король, видимо, нет".
Эти слухи дошли до г-на де Флёри, и он, желая оберечь репутацию своего ученика, распорядился подвергнуть как можно более жесткому судебному преследованию тех, кого подозревали в пристрастии к пороку, в склонности к которому обвиняли короля.
Состоялся открытый судебный процесс, и виновный, которого звали Дюшоффур, был приговорен к сожжению на Гревской площади.
Вокруг его ареста и казни был поднят большой шум. По приказу полиции на всех парижских улицах трезвонили о его преступлениях. Чтобы погасить один скандал, раздули другой. Глашатаи входили даже во дворы частных особняков. Вошли они и во дворец принцессы де Конти.
— Матушка, — спросила принцессу ее дочь, — а какое преступление совершил человек, которого собираются сжечь на Гревской площади?
— Он чеканил фальшивую монету, мадемуазель, — ответила принцесса.
В тот вечер, когда состоялась эта казнь, король пожаловался на непреодолимый зуд в таком месте, которое по правилам хорошего тона не принято чесать на глазах у всех, и дал себе обещание спросить у своего врача, что это может означать.
— Государь, — ответил ему принц де Конти, — это душа бедняги Дюшоффура просит вас помолиться о нем.
II
Испанский двор. — Филипп V отрекается от престола в пользу своего сына. — Болезнь короля. — Решение герцога Бурбонского женить короля. — Инфанту отсылают обратно в Испанию. — Госпожа де При. — Ее влияние. — Мария Лещинская. — Бракосочетание короля. — Небольшая интрига герцога Бурбонского и г-жи де При против епископа Фрежюсского. — Падение герцога Бурбонского и г-жи де При. — Госпожа де При в изгнании. — Ее кончина.