Страница 42 из 146
("Скандальная хроника двора Филиппа, герцога Орлеанского, регента Франции в годы малолетства Людовика XV, повествующая о тайных любовных связях, распущенности нравов и безбожии в ту эпоху и т. д., сочиненная Луи Франсуа Арманом, герцогом де Ришелье, в 1722 году, по выходе его в третий раз из Бастилии".)
Е
ПЕСЕНКА О Г-НЕ Д’АРЖАНСОНЕ И Г-ЖЕ ДЕ ВИЛЬМОН, НАСТОЯТЕЛЬНИЦЕ МОНАСТЫРЯ СВЯТОЙ МАГДАЛИНЫ ТРЕНЕЛЬСКОЙ.
К Вильмон, забыв про все дела,
Он в монастырь Тренель спешит:
Маркиз ее давно Еленой мнит,
Она ж Парисом, видимо, его сочла.
Сквозь потайную дверь
Входя и выходя, по сторонам он зрит:
В обители хранит он денежки теперь
И по ночам там спит.
Гордыней от успехов обуян,
Он преспокойно почивал,
Как вдруг преосвященный кардинал
Явился в монастырь, никем не зван:
Монахине решил он нанести визит
И, страшно грозен и сердит,
Мастеровым прийти велит —
Глянь, и взамен двери уже стена стоит!
"Ах, кардинал, — разгневалась Вильмон, —
Такая перемена! С какого вдруг рожна?
Мне эта дверь была нужна!
Монастырю вы нанесли урон!.."
……………………………………………………
Но, как известно, перемены у людей
Чем дальше, тем страшней!
Министр не тратил время на подкоп:
Велел сломать он стену — хлоп!
И, наплевав на кардинала и закон,
Обители устав и крик со всех сторон,
Сквозь эту дверь тайком проходит он,
Чтоб утешать мадам Вильмон.
F
"В то время как регент занимался государственными делами, его терзали еще и домашние неурядицы. Герцогиня Беррийская, одолеваемая высочайшей спесью или увязавшая в распутстве, прилюдно устраивала сцены того и другого рода. Домашняя жизнь этой принцессы составляла странное противоречие со вспышками спеси, которые она позволяла себе на виду у всех. Я уже говорил об унизительном рабстве, в котором держал ее граф де Рион, и свою заносчивость по отношению к ней он не ослаблял тем более, что заносчивость эта стала привычной, и его дерзости, его прихоти и его капризы лишь укрепляли постоянство его любовницы. Не стоит забывать и то, что ее уединения в монастыре кармелиток предшествовали оргиям или следовали за ними. Некая монахиня, которая сопровождала принцессу на все монастырские богослужения и с удивлением видела ее простертой ниц и присоединявшей вздохи к самым горячим молитвам, восклицала: "Господи Боже! Да возможно ли, сударыня, чтобы люди распускали о вас столько скандальных слухов, которые доходят и до нас? До чего же злобен свет! Вы живете здесь, словно святая!" В ответ принцесса лишь смеялась. Подобное несоответствие несомненно указывало на определенную степень безумия. Ее страшно досадовало, когда она узнавала, что кто-то порицает ее поведение. В конце концов она забеременела и, когда подошло время родов, держалась достаточно замкнуто, под предлогом мигрени оставаясь зачастую в постели. Но чрезмерное потребление вина и крепких наливок, которые она продолжала пить, распаляло ей кровь. Сильнейшая горячка, начавшаяся у нее во время родов, ввергла ее в страшную опасность. Эта отважная, властная женщина, не считавшаяся ни с какими приличиями, выставлявшая напоказ свою любовную связь с Рионом, льстила себя надеждой, что ей удастся скрыть от чужих глаз последствия этой связи, как если бы поступки принцев когда-либо могли оставаться неведомыми! Входить в ее спальню имели право только Рион, маркиза де Монши, камерфрау и достойная наперсница своей госпожи, а также служанки, без которых больная никак не могла обойтись. Даже регент входил к ней лишь на какие-то минуты; и, хотя нельзя было предположить, что ему ничего не известно о состоянии его дочери, он притворялся в ее присутствии, что ничего не замечает: то ли опасаясь раздражить ее, если покажет себя осведомленным, то ли надеясь, что его молчание остановит болтливость других. Однако все эти предосторожности не предотвратили скандала и вскоре должны были лишь усилить его. Опасность, нависшая над принцессой, была настолько серьезной, что о ней стало известно Ланге, кюре церкви святого Сульпиция. Он отправился в Люксембургский дворец, увиделся там с регентом, завел с ним разговор о необходимости уведомить принцессу об опасности, в которой она находилась, и тем самым побудить ее причаститься, а перед этим, добавил он, следует сделать так, чтобы Рион и г-жа де Монши покинули дворец. Регент, не осмеливаясь ни открыто возразить кюре, ни встревожить дочь предложением причаститься, а еще более возмутить ее предварительным условием священника, попытался дать понять кюре, что удаление Риона и г-жи де Монши вызовет огромный шум. Он предлагал взвешенные решения, но кюре отверг их все, справедливо рассудив, что в случае скандала, подобного этому, в разгар споров об апостольской конституции, в которых ему приходилось играть важную роль, он навлечет на себя хулу противной партии, если не проявит себя неукоснительно строгим священником. Не сумев убедить кюре, регент предложил оставить решение на усмотрение кардинала де Ноайля. Ланге согласился на это, ибо, возможно, был не прочь, чтобы кардинал, проявив снисходительность и отодвинув в сторону подчиненного ему священника, славившегося своей строгой нравственностью, подставил себя под удар противников янсенизма и дал им прекрасный повод для разглагольствований. Кардинал, приглашенный в Люксембургский дворец, явился туда и, после того как регент изложил ему суть вопроса, одобрил поведение кюре и высказался за выпроваживание из дворца обоих участников скандала.
Госпожа де Монши, прекрасно сознававшая опасность положения, в котором оказалась ее госпожа, полагала, что она все предусмотрела, пригласив монаха-францисканца исповедовать принцессу, и не сомневалась, что вслед за этим кюре принесет Святые Дары. И, когда регент вызвал ее к себе, она и не подозревала, что сама была главной темой его совещания с церковнослужителями. Камерфрау приоткрыла дверь, и регент, не выходя в приемную и не приглашая ее войти в кабинет, сообщил ей, на каких условиях принцесса удостоится причащения. Госпожа де Монши, ошеломленная таким приветствием, тем не менее взяла дерзостью, вспылила по поводу оскорбления, нанесенного придворной даме, заверила регента, что ее госпожа не пожертвует ею ради каких-то святош, вернулась к герцогине Беррийской, а несколько минут спустя явилась сказать регенту, что принцесса возмущена столь оскорбительным предложением, и захлопнула за собой дверь. Кардинал, которому регент передал этот ответ, пояснил, что той, кого надлежит выгнать, не поручают говорить от имени хозяина; что именно отцу следует исполнить подобную обязанность и призвать дочь выполнить свой долг. Принц, знавший бешеный нрав своей дочери, отказался сделать это, и тогда кардинал счел своим долгом отправиться к принцессе и самому поговорить с ней. Однако регент, опасаясь, как бы зрелище прелата и кюре не вызвало у больной возмущения, которое станет причиной ее смерти, бросился к кардиналу и стал уговаривать его подождать, пока ее не подготовят к такому посещению. После этого он велел открыть дверь ее спальни и объявил г-же де Монши, что архиепископ и кюре непременно желают поговорить с герцогиней Беррийской. Услышав его, больная впала в ярость как против отца, так и против священников, говоря, что эти ханжи злоупотребляют ее физическим состоянием и ее характером, чтобы обесчестить ее, и что у ее отца достает малодушия и глупости терпеть это, вместо того чтобы велеть вышвырнуть их в окно.