Страница 34 из 146
Лафито намеревался добиться личной аудиенции у регента.
В ходе этой аудиенции Лафито должен был весьма пространно поведать об уважении, которым пользовался Дюбуа в Риме, и вкратце сказать о тех улучшениях, какие произойдут в государственных делах Франции, если Дюбуа станет первым министром.
Однако при первых же словах, которые епископ Систеронский отважился произнести по этому вопросу, регент прервал его.
— Да какого черта хочет кардинал? — воскликнул герцог. — Он обладает всей властью первого министра и при этом недоволен; он хочет иметь звание, но на кой оно ему сдалось?
— Монсеньор, он будет им наслаждаться.
— Да, но сколько это продлится? Ширак нанес ему визит и сказал мне, что Дюбуа не проживет и полугола.
— Это правда? — поинтересовался Лафито.
— Черт побери! Если ты сомневаешься, я велю Шираку сказать тебе об этом лично.
— Ах, монсеньор, — ответил Лафито, — раз все обстоит так, то я советую вам дать ему звание первого министра немедленно.
— И почему же?
— Ну да, монсеньор; поймите: приближается совершеннолетие короля, не так ли?
— Да.
— Вы, вероятно, сохраните доверие короля?
— Надеюсь на это.
— Я знаю, что этим доверием вы обязаны вашей службе и вашим выдающимся талантам, но в конечном счете вы не будете обладать более личной властью. Такой великий принц, как вы, всегда имеет врагов и завистников, и они попытаются отдалить вас от короля; те, кто находится ближе всего к нему, не входят в число тех, кто более всего привязан к вам; в конце вашего регентства вы не сможете назначить себя первым министром, ибо такому нет примера в прошлом. Так вот, создайте подобный прецедент в лице другого человека. Кардинал Дюбуа будет первым министром, как первыми министрами были кардиналы Ришелье и Мазарини; после его смерти вы унаследуете звание, которое будет учреждено не для вас и к которому люди успеют привыкнуть, сделаете вид, что приняли это звание вследствие личной скромности и привязанности к королю, и при этом будете обладать всей полнотой подлинной власти.
Герцог Орлеанский поразмыслил, счел совет иезуита хорошим и сделал Дюбуа первым министром.
Вечером в Пале-Рояле состоялся ужин; на нем, естественно, говорили о назначении Дюбуа, и герцог Орлеанский, тоже вполне естественно, защищал своего бывшего учителя, говоря, что из человека, наделенного подобными способностями, можно сделать кого угодно.
— Монсеньор, — заметил Носе, — вы сделали его государственным секретарем, сделали его послом, сделали его архиепископом, сделали его кардиналом, сделали его первым министром, но я ручаюсь, что вам не сделать его порядочным человеком!
На другой день Носе был отправлен в ссылку.
Как видно — и мы, кстати сказать, позаботились обратить на это внимание наших читателей, — на протяжении более года вся внутренняя политика регента была направлена на сосредоточение власти и уничтожение как общественной оппозиции, так и оппозиции отдельных лиц. Советы противились ему и были распущены. Парламент противился ему и был удален в Понтуаз. Господин д’Аржансон противился ему и был вынужден покинуть Париж.
Оставался, однако, маршал де Вильруа, который не только противился ему, но и проявлял заносчивость.
Прежде чем принять против него силовые меры, Дюбуа попытался подкупить его.
Как он это уже делал в отношении короля, герцогини Орлеанский и принцев, Дюбуа попытался воздействовать на маршала смиренностью; однако маршал был невероятно спесив, и то, что было достаточным для первых лиц государства, для него оказалось недостаточным.
Чем большую покорность выказывал кардинал, тем надменнее вел себя маршал.
Дюбуа, желая оставаться в добрых отношениях с ним, обратился к кардиналу де Бисси, другу маршала, с просьбой выступить его ходатаем перед г-ном де Вильруа.
Кардинал де Бисси, на глазах которого его коллега, кардинал де Роган, вступил в регентский совет благодаря доброй услуге, оказанной им Дюбуа, охотно согласился оказать любезность кардиналу, надеясь войти туда через ту же дверь, что и г-н де Роган. Так что он взялся за переговоры.
Господину де Бисси не составило труда уверить маршала в том, что восхищение, которое изъявлял ему Дюбуа, было подлинным.
Надо сказать, что г-на де Вильруа удивляло в тех, кто его окружал, не наличие, а отсутствие такого восхищения. Что же касается смиренности Дюбуа, то, по мнению маршала де Вильруа, подобная мелкая сошка просто обязана была проявлять ее в присутствии знатных вельмож. Так что два этих пункта были без всяких возражений приняты маршалом, а заодно побудили его согласиться и на третий пункт — пойти на сближение с Дюбуа. Маршал заявил, что во имя блага государства он готов пожертвовать своей личной неприязнью, и позволил кардиналу де Бисси передать первому министру эти слова примирения.
Бисси поспешил дать Дюбуа отчет о своей миссии и тотчас же вернулся к маршалу, имея поручение Дюбуа спросить у г-на де Вильруа, в какой день и в какой час можно будет изъявить ему свою почтительную покорность.
То ли маршалу не хотелось принимать Дюбуа у себя дома, то ли ему хотелось в любых обстоятельствах оставаться благородным человеком, но, так или иначе, он велел передать Дюбуа, чтобы тот ожидал его визита.
Бисси дал понять Дюбуа, что сделал все возможное для того, чтобы привести к нему маршала назавтра, в день приема послов.
Дюбуа, вне себя от радости, рассыпался в обещаниях, суля Бисси золотые горы, если он окажет ему подобную услугу.
Бисси старался изо всех сил, чтобы добиться успеха в этом деле, и ему это в самом деле удалось.
На другой день, в тот час, когда Дюбуа давал аудиенцию послу России и гостиная перед кабинетом министра была заполнена иностранными посланниками и важнейшими лицами дипломатической службы, придверник доложил о приходе маршала де Вильруа.
Обычно аудиенции не прерывались в связи с приходом кого бы то ни было. Тем не менее лакеи, которым был дан соответствующий приказ, хотели тотчас же известить первого министра о визите г-на де Вильруа; однако маршал воспротивился этому и вместе со всеми стал ждать в гостиной окончания аудиенции.
Провожая посла России, Дюбуа заметил маршала; и тогда, забыв обо всем на свете, он кинулся к нему, согнулся в поклоне перед ним, как если бы приветствовал короля, и со всей почтительностью увлек его в свой кабинет.
Там Дюбуа рассыпался в благодарностях по поводу чести, оказанной ему маршалом.
Маршал предоставил кардиналу возможность изъявлять признательность и с надменным видом выслушивал все его уверения, отвечая на них едва заметным движением губ, глаз и головы. После чего, когда Дюбуа немного успокоился, маршал, употребляя тот менторский тон, какой был ему присущ, дал первому министру несколько советов, затем, увлеченный собственным красноречием, перешел от советов к назиданиям, а от назиданий к упрекам.
Дюбуа, напоминая этим змею, был готов пресмыкаться, но на условии, что на него не наступают. При первом же соприкосновении с этой ногой, воспользовавшейся его приниженностью для того, чтобы попытаться его раздавить, он поднял голову. Кардинал де Бисси понял, к чему клонится дело, и решил воспрепятствовать такому развитию событий; однако было уже слишком поздно: гнев уже наполнил сердце маршала и поднимался к его голове. Он топал ногами, задирал вверх голову и, как говорит Сен-Симон, ярился; Дюбуа, напротив, побледнел и напрягся, словно собираясь броситься в атаку. Через минуту, оглушенный звуком своих собственных слов и уже не помня себя от гнева, маршал стал угрожать Дюбуа; наконец, он вспылил настолько, что заявил ему:
— Да, сударь, такое в порядке вещей: один из нас двоих должен пасть, и, если вам угодно принять мой последний совет, прикажите арестовать меня.
Кардинал де Бисси увидел, что глаза Дюбуа сверкнули, и ему стало ясно, что все его личное влияние будет утрачено, если он позволит этой ссоре зайти еще дальше: он схватил маршала за руку, силой увлек его за собой и вывел из кабинета.