Страница 20 из 146
Однако восстановление здоровья короля и подписание договора о Четверном альянсе положили конец всем этим проявлениям враждебности.
Руководил всеми франко-испанскими интригами кардинал Альберони.
Судьба этого прелата, чей неугомонный гений едва не изменил облик мира, была весьма странной.
Те, кто читал нашу историю Людовика XIV, должны помнить о герцоге Вандомском и чудачествах, которым он предавался.
В то время, когда он командовал армией в Италии, герцог Пармский отправил к французскому генералу, дабы вести с ним переговоры от имени герцога, епископа, состоявшего в его совете. Герцог Вандомский принял посла, сидя на стульчаке, на котором он проводил полжизни; с самого начала такой прием показался епископу странным, однако он смирился с этим и передал герцогу приветствия от своего господина, которые тот выслушал, величаво восседая на своем троне; передав приветствия от герцога Пармского, епископ перешел к своим собственным приветствиям и поинтересовался у герцога Вандомского, как тот себя чувствует.
— Весьма средне, — ответил герцог.
— И в самом деле, — подхватил епископ, видя покрытую прыщами физиономию герцога Вандомского, — лицо у вашего высочества, на мой взгляд, очень разгоряченное.
— Ба! — промолвил герцог. — С лицом-то это пустяки, но вот если вы взглянете на мою ж… Там дело куда хуже!
И, дабы посол не мог усомниться в его словах, герцог Вандомский повернулся к нему спиной, предоставив епископу возможность судить о справедливости сказанного.
— Монсеньор, — поднимаясь, произнес епископ, — мне вполне понятно, что я не тот человек, какой нужен вам для того, чтобы вести с вами переговоры; однако я пришлю вам одного из моих священников, который вполне вас устроит.
И с этими словами он удалился.
Тот священник, которого епископ хотел прислать принцу, и был Альберони.
Альберони родился в хижине садовника; еще ребенком он стал звонарем, а в юности сменил свою холщовую блузу на сутану. Нравом он был шутлив и смеялся по любому поводу. Однажды герцог Пармский услышал, как он смеется, да так чистосердечно, что бедный принц, которому не всякий день доводилось смеяться, позвал к себе юношу, и тот рассказал ему какую-то забавную историю. Она рассмешила герцога, и его высочество, рассудив, что иногда неплохо посмеяться, причислил его к своей личной часовне, причем скорее в качестве шута, нежели в качестве священника; мало-помалу принц стал замечать, что его шут наделен умом, да еще каким, и что тот, кого он взял к себе на службу всего лишь в надежде позабавиться, может быть чрезвычайно полезен ему в государственных делах.
Принц придерживался такого намерения в отношении Альберони и ждал лишь случая использовать его в каком-нибудь важном деле, как вдруг из своей поездки вернулся епископ, который рассказал принцу о том, что произошло, и попросил отправить к герцогу Вандомскому вместо него Альберони; принца это вполне устраивало, и обычный священник был послан к внуку Генриха IV, чтобы исполнять подле него миссию, которую полагалось осуществлять епископу.
Альберони отбыл, наделенный принцем всеми полномочиями.
Когда он приехал, герцог Вандомский собирался сесть за стол: Альберони правильно оценил обстановку. Герцог Вандомский любил вкусно поесть, как если бы он был настоящим Бурбоном, и, вместо того чтобы заговорить с ним о делах, Альберони попросил у него разрешения угостить его двумя блюдами собственного приготовления, затем тотчас спустился в кухню и вернулся оттуда спустя четверть часа, неся сырный суп в одной руке и макароны — в другой.
Герцог Вандомский отведал супа и нашел его настолько вкусным, что пригласил Альберони поесть его вместе с ним. Когда же дело дошло до макарон, восхищение, которым герцог Вандомский проникся к Альберони, достигло высшей степени; и вот тогда Альберони завел разговор о делах и прямо за столом, с вилкой в руке, добился своего. Его высочество был изумлен: самые талантливые дипломаты никогда не имели на него подобного влияния.
Альберони вернулся к герцогу Пармскому со счастливой вестью: все, чего тот хотел получить от французского генерала, было ему предоставлено.
Однако, покидая герцога Вандомского, Альберони поостерегся дать свой рецепт повару принца, и потому через неделю уже герцог Вандомский поинтересовался у герцога Пармского, не нужно ли ему обсудить с ним какое-нибудь дело. Герцог Пармский поразмыслил и, отыскав повод для второго посольства, снова послал Альберони к французскому генералу.
Альберони понял, что именно теперь решается вопрос о его будущем; ему удалось убедить своего повелителя, что он будет ему всего полезнее, находясь подле герцога Вандомского, а герцога Вандомского — в том, что тот не сможет более жить без сырного супа и макарон. И потому герцог Вандомский взял его к себе на службу, доверил ему самые секретные дела и, отправившись в Испанию, взял его с собой.
В Испании Альберони завязал отношения с г-жой дез Юрсен, любовницей Филиппа V, так что, когда в 1712 году герцог Вандомский скончался в Винаросе, она предоставила аббату ту же должность у себя, какую он занимал у покойного. Для Альберони это означало подняться еще выше: г-жа дез Юрсен была подлинной королевой Испании.
Однако княгиня дез Юрсен начала стареть, а это было страшное преступление в глазах Филиппа V, и потому, когда Мария Савойская, его первая жена, умерла в 1714 году, г-жа дез Юрсен возымела мысль подобрать ему вторую жену: она полагала, что принцесса, которая получит корону из ее рук, позволит ей носить эту корону.
И тогда, выступив посредником, Альберони предложил княгине предоставить эту роль дочери своего бывшего повелителя, герцога Пармского, изобразив ее как бесхарактерное и безвольное дитя, с которым она сможет делать все, что ей будет угодно, и которое никогда не будет притязать ни на что, кроме титула королевы. Княгиня дез Юрсен поверила этому обещанию, бракосочетание было решено, и юная принцесса отбыла из Италии в Испанию.
Узнав о ее скором приезде, княгиня дез Юрсен выехала навстречу ей; однако молодая королева, руководить которой фаворитка намеревалась по своей прихоти, едва ее заметила и отдала приказ взять ее под стражу. В итоге княгиня была помещена в карету, стекло которой один из конвоиров разбил локтем, и, с открытой грудью, без плаща, в придворном платье, в десятиградусный мороз, была препровождена сначала в Бургос, а затем во Францию, куда она добралась после того, как ей пришлось одолжить пятьдесят пистолей у своих слуг.
На другой день после своей свадьбы король Испании объявил Альберони, что отныне он первый министр.
Альберони, ставший первым министром, мечтал увидеть Филиппа V королем Франции.
Король Георг несколько раз предупреждал регента, что против него что-то затевается; регент показывал эти сообщения г-ну д’Аржансону, но, при всей своей сноровке, бывший начальник полиции не сумел ничего разглядеть в этом заговоре, который, казалось, скорее был выдумкой, чем существовал в действительности.
Момент был выбран удачно: популярность регента начала ослабевать у буржуазии, которую возмущали оргии в Пале-Рояле; в Парламенте, который он незадолго до этого лишил права ремонстраций и удалил в Понтуаз, и у аристократии, которая, видя его стремление к сосредоточению власти, почувствовала, что влияние на государственную политику вот-вот ускользнет от нее и перейдет в руки регента и Дюбуа; кроме того, герцог Орлеанский порвал с партией янсенистов, и все доктора прежнего Пор-Рояля начали поднимать против него голос.
Герцогиня Менская, со своей стороны, составила себе двор из поэтов, литераторов и ученых, обладавших в то время, время сатир, язвительных песенок и памфлетов, огромным влиянием на направление общественного мнения.
Во главе этой оппозиции стоял поэт Шансель де Лагранж, которого теперь чаще всего называют Лагранж-Шанселем.
Лагранж-Шансель был известен несколькими драматическими постановками: его театральным дебютом в 1697 году стала трагедия «Орест и Пилад», затем, в 1701 году, был поставлен «Амасис», в 1703 году — «Альцест», в 1713 году состоялось представление «Мнимой дочери», а в 1716 году — «Софонисбы». Все эти пьесы либо потерпели провал, либо имели посредственный успех, но в ту эпоху посредственности они, тем не менее, принесли Лагранж-Шанселю некоторую известность.