Страница 16 из 146
После заключения этого договора Дюбуа получил два письма: одно от короля Георга, другое от регента.
Вот письмо короля Георга:
«С Вашей стороны было бы очень любезно, господин Дюбуа, если бы Вы оказались 20-го числа текущего месяца [январь 1717 года] в…[5], где я намерен побывать по пути в Лондон. Помимо удовольствия повидаться с Вами, я имею в виду обсудить с Вами несколько вопросов. Стенхоуп сообщит Вам об удовольствии, которое я испытал от единодушного общего согласия, изъявленного Соединенными Провинциями. Будь я регентом Франции, я недолго оставлял бы Вас всего лишь в должности государственного советника. В Англии не понадобилось бы и недели, чтобы Вы стали министром. ГЕОРГ, король».
А вот письмо регента:
«Мой дорогой аббат, Вы спасли Францию! Герцог Орлеанский обнимает Вас, а регент не знает, как Вас отблагодарить. Я сообщил королю о славной услуге, которую Вы только что оказали ему, и он с простодушием, свойственным его возрасту, ответил мне: „Я и не предполагал, что аббаты могут быть настолько полезны“. Поспешите воспользоваться Вашим блистательным успехом, ибо я уже стал ощущать Ваше отсутствие в Пале-Рояле.
Теперь Вам пора заключить еще один долгий альянс, на этот раз со здоровьем и жизнью.
Любящий Вас ФИЛИПП ОРЛЕАНСКИЙ».
Дюбуа с триумфом вернулся в Париж. По возвращении он обнаружил, что канцлер Вуазен умер и место его занял г-н д’Агессо, а король вышел из женских рук, как говорили в те времена.
Пятнадцатого февраля Людовик XV был передан г-жой де Вантадур в руки герцога Орлеанского, тотчас же представившего ему г-на де Вильруа и аббата Флёри, бывшего епископа Фрежюсского, которого не следует путать с автором «Церковной истории»: тот был не наставником короля, а его духовником.
Тем не менее, хотя и добившись заключения договора о Тройственном альянсе, явившегося мерой предосторожности против Испании, герцог Орлеанский намеревался поддерживать добрые отношения с этой державой, и потому 26 февраля 1717 года он послал в Мадрид герцога де Ришелье, имевшего задание вручить орден Святого Духа принцу Астурийскому и начать с Филиппом V переговоры о заключении брачного союза между принцем и одной из дочерей герцога.
Герцог де Ришелье, имя которого мы однажды уже произносили, заслуживает более, чем кто-либо еще, отдельного упоминания. Родившемуся в царствование Людовика XIV, ему предстояло на пятнадцать лет пережить Людовика XV и, будучи образцом аристократа XVIII века, умереть в 1788 году, за год до взятия Бастилии, то есть за год до смертельного удара, поразившего монархию в самое сердце.
Герцогу де Ришелье, родившемуся в 1696 году, был в ту пору двадцать один год; он был наделен приятной внешностью и изящным телосложением и завоевал славу одного из самых остроумных людей того времени. Любовное приключение, случившееся почти в самом начале его появления в свете, когда ему было всего пятнадцать лет, да еще с герцогиней Бургундской, ввело внучатого племянника великого кардинала в моду. Его обнаружили под кроватью герцогини горничные, в точности как Шателяра обнаружили под кроватью Марии Стюарт; однако это приключение закончилось менее трагично. Шателяр сложил голову на плахе, а Ришелье отделался четырнадцатью месяцами тюремного заключения в Бастилии.
Стоило ему выйти из Бастилии, как мадемуазель де Шароле, сестра герцога Бурбонского, воспылала безумной страстью к бывшему узнику. Позднее, когда речь у нас пойдет о герцоге Бурбонском, мы скажем в связи с ним несколько слов о герцогине, его матери, сочинявшей очаровательные песенки, которые в то время распевали во все горло, а теперь не осмеливаются петь даже шепотом, и о Луи III Бурбонском, его отце, который, будучи горбатым, словно набитый до отказа мешок с орехами, сказал как-то раз герцогу Орлеанскому, брату Людовика XIV:
— Сударь, вчера на балу в Опере меня приняли за вас.
На что герцог Орлеанский ответил:
— Сударь, из любви к распятому Иисусу Христу я смирюсь с этой неприятностью.
Ну а пока, в связи с ее любовью к герцогу де Ришелье, уделим минуту мадемуазель де Шароле, которая, как сейчас будет видно, вполне заслуживает того, чтобы заняться ею.
Мадемуазель де Шароле не участвовала ни в каких политических интригах и занималась исключительно собственными удовольствиями; она была красива, изящна и получила от небес ту счастливую или роковую чувствительность, которая делает любовь потребностью. Как и у герцога де Ришелье, эта потребность стала ощущаться у мадемуазель де Шароле прежде, чем она достигла пятнадцатилетнего возраста, а когда ей исполнился двадцать один год, у нее уже было почти столько же любовников, сколько у герцога де Ришелье было любовниц.
Именно в тот счастливый момент жизни мадемуазель де Шароле перед ней явился герцог де Ришелье и, как мы уже говорили, ее охватила безумная страсть к этому молодому человеку.
Возможно, впрочем, что причина, побудившая регента отослать подальше молодого герцога де Фронсака, который только что во второй раз побывал в Бастилии из-за дуэли с г-ном де Гасе, и отправить орден Святого Духа принцу Астурийскому, состояла не столько в желании начать с Испанией переговоры, о которых мы говорили, сколько в желании восстановить в собственной семье спокойствие, нарушенное молодым герцогом.
Дело в том, что мадемуазель де Валуа, дочь регента, была охвачена любовной страстью к герцогу де Ришелье не менее безумной, чем страсть ее кузины, мадемуазель де Шароле.
Просим прощения у наших читателей, но мы взяли за правило описывать ту или иную эпоху, придерживаясь сочинений летописцев, а не историков; на манер Светония, а не Тацита; по обыкновению герцога де Сен-Симона, а не г-на Анктиля.
Описывая последний период царствования Людовика XIV, мы были мрачными и скучными; да позволит же нам теперь читатель быть безрассудными, шумными и неблагопристойными, когда мы описываем эту неблагопристойную, шумную и безрассудную эпоху. История, по нашему мнению, это зеркало, на которое историк не имеет права набрасывать вуаль.
Вернемся, однако, к любовной жизни мадемуазель де Валуа.
Мадемуазель де Валуа не имела такие же возможности видеть герцога де Ришелье, какими обладала ее кузина, мадемуазель де Шароле, ибо та жила на первом этаже дома, выходившего в сад, ключом от которого располагал герцог де Ришелье. Мадемуазель де Валуа строго охраняли, в особенности ее отец, настолько строго, что однажды, на балу в Опере, когда г-н де Монконсей, друг герцога де Ришелье, облаченный в маскарадный костюм, похожий на домино герцога, беседовал с принцессой, регент, подозревавший о любви молодых людей, прошел рядом с дочерью и, обращаясь к Монконсею, которого он принял за герцога де Ришелье, произнес:
— Прекрасная маска, остерегитесь, если не хотите в третий раз очутиться в Бастилии!
Испугавшись, Монконсей тотчас снял маску, чтобы регент мог убедиться в своей ошибке; регент узнал его и промолвил:
— Что ж, хорошо, господин де Монконсей. Тем не менее совет дан, так что потрудитесь повторить вашему другу то, что я сейчас сказал в его адрес.
Однако это угроза ничуть не напугала Ришелье: он переоделся в женское платье и проник в покои принцессы.
Регент был извещен об этом нарушении его воли; но, поскольку, испытывая страстную любовь к Ришелье и пребывая в страхе, что угроза заключить его в Бастилию будет исполнена, мадемуазель де Валуа дала любовнику страшное оружие против своего отца, регент утаил гнев и поручил герцогу миссию в Испании.
Вот таким образом герцог де Ришелье и был избран для того, чтобы доставить орден Святого Духа принцу Астурийскому.[6]
Мы уже два или три раза упоминали о балах в Опере; и действительно, как раз в это самое время они были придуманы шевалье де Буйоном, который, непонятно почему, стал называть себя принцем Овернским и которому первому пришла в голову мысль поднять пол на высоту сцены и сделать из зала Оперы салон без перепада уровней. Герцог Орлеанский счел эту мысль настолько удачной, что установил шевалье де Буйону пенсион в шесть тысяч ливров. Как известно, в ту эпоху Опера располагалась в Пале-Рояле.