Страница 97 из 192
Таков был человек, который при помощи г-на де Бавиля, интенданта Лангедока, и при поддержке г-на де Брольи, командующего войсками, должен был следить на Юге Франции за исполнением страшного указа, который намеревался издать Людовик XIV.
Восемнадцатого октября 1685 года король подписал отмену Нантского эдикта, представленную совету еще в апреле и утвержденную в августе: по случаю именно этого деяния Людовик XIV добавил к своим уже известным девизам новый: «Lex una sub uno» — «Один закон при одном правителе».
Позднее мы вернемся к последствиям этого закона и увидим, чего стоило ввести его в действие.
Совершив столь великое дело на пользу Небесам, г-жа де Ментенон рассудила, что теперь она может подумать немного и о себе самой.
После ухода г-жи де Монтеспан двор, как мы уже говорили, сделался скучным и однообразным. Именно в это время г-жа де Ментенон начала обретать то влияние на короля, какое она сохранила затем навсегда. Вполне возможно, что этому влиянию она была обязана непривычному для Людовика XIV сопротивлению, которое он встретил в ней. Другие женщины при первом слове любви отдавались этому новоявленному повелителю мира, решившему подражать повелителю богов даже в любовных делах; однако в ответ на самые настоятельные просьбы г-жа де Ментенон произносила лишь слова, ставшие определяющими для Людовика XIV на весь остаток его жизни: «Страх ада и надежда на спасение души».
И вот тогда отец Ла Шез, которого новая фаворитка, пустив в ход обещания, полностью привлекла на свою сторону, осмелился предложить августейшему грешнику, жаловавшемуся ему во время исповеди на влечение, которое он не мог подавить, и на сопротивление г-жи де Ментенон, которое он не мог преодолеть, тайный брак, способный дать одновременно покой его совести и свободу его желаниям.
Людовик, однако, колебался.
Наконец г-жа де Ментенон, признавшись своему царственному поклоннику в борьбе, которую ей приходится вести против собственного сердца, заявила ему, что она, следуя примеру мадемуазель де Лавальер и г-жи де Монтеспан, хотя виновна куда меньше их, намерена удалиться от света и провести остаток жизни в молитвах за спасение души короля.
Затем к королю явился герцог Менский, проливая слезы по поводу этого мнимого ухода в монастырь. Он стал умолять Людовика XIV не разлучать его с той, что была ему истинной матерью и любила его с такой нежностью, что у него не будет сил перенести эту разлуку.
Подобные просьбы растрогали сердца короля тем более, что они находились в полном согласии с его собственными желаниями. Духовник вновь взялся за порученное ему дело: он подтвердил королю, что г-же де Ментенон удается противостоять своей любви лишь благодаря вечным молитвам. Несмотря на все это, король, однако, пожелал выслушать еще один совет; этот совет исходил от Боссюэ.
Боссюэ высказался в пользу г-жи де Ментенон, и до фаворитки дошло известие, что вскоре она станет королевой. Радость г-жи де Ментенон была настолько велика, что она не смогла сохранить эту новость в секрете. Несколько ближайших друзей фаворитки оказались посвящены в эту тайну, и один из них, неизвестно, кто именно, предупредил о готовящемся событии дофина.
И тогда дофин впервые в жизни вышел из своего обычного состояния равнодушия и вялости. Он покинул Мёдон, примчался в Версаль и, явившись к королю в такой час, когда отец не имел обыкновения его принимать, начал говорить с ним тоном почтительного сына, а закончил свою речь тоном наследника престола.
Как ни мало Людовик XIV был привычен встречать препятствия своей воле, слова молодого человека были столь серьезными и касались столь высоких интересов, что он пообещал ему посоветоваться еще с несколькими людьми. Желая указать королю на верных и преданных слуг, дофин обратил его внимание на двух человек, совершенно различных как по характеру, так и по общественному положению: Фенелона и Лувуа. Оба они, будучи менее услужливыми, чем отец Ла Шез и Боссюэ, высказались против фаворитки, и впоследствии им обоим пришлось в этом раскаяться: Фенелон лишился милости короля, а Лувуа, если верить Сен-Симону, поплатился жизнью.
Но в тот момент побежденный Людовик XIV пообещал дофину, что этот брак, столь страшивший его, не состоится.
Гордясь полученным от короля обещанием, а также своим влиянием на отца, которое он обрел впервые в жизни, дофин вернулся в Мёдон, и в продолжение двух недель не было слышно никаких разговоров, способных навести его на мысль, что Людовик XIV переменил свое решение. Каково же было удивление дофина, когда в одно прекрасное утро к нему пришли с предложением узаконить его дочь от мадемуазель де Ла Форс, но с условием, что он не будет противиться браку короля с г-жой де Ментенон!
— Скажите тем, кто послал вас ко мне с этим бесстыдным предложением, — ответил дофин, — что я смотрю и всегда буду смотреть на них как на злейших врагов величия Франции и славы короля. И если я когда-нибудь буду иметь несчастье стать повелителем, то, клянусь вам, я заставлю этих людей раскаяться в дерзости, какую они совершили, предложив мне присоединиться к их заговору, узаконив мою дочь; и если бы любовь, которую я питаю к этой девочке, могла довести меня до подобной глупости, то я в то же мгновение пал бы на колени, чтобы умолять Господа забрать ее от меня, но не допускать такого позора! Ступайте и никогда более не попадайтесь мне на глаза!
И тогда Людовик XIV решил заключить этот брак, не говоря более никому ни слова.
В один из вечеров января 1686 года отец Ла Шез, камердинер Бонтан, архиепископ Парижский г-н де Арле и г-н де Моншеврёй были уведомлены, что они должны явиться в указанный им кабинет Версальского дворца. Лувуа сам согласился быть свидетелем этого бракосочетания, но с условием, что оно никогда не будет объявлено открыто. В кабинете был установлен алтарь. Собравшиеся несколько минут ожидали там короля, перед так как он вошел, ведя за руку г-жу де Ментенон, и вместе с ней встал на колени перед алтарем.
Отец Ла Шез провел венчальную службу, Бонтан ему прислуживал, а Лувуа и Моншеврёй выступили в качестве свидетелей. И на другой день Версаль пробудился в слухах о весьма странной новости: вдова Скаррона вышла замуж за Людовика XIV!
В день венчания Людовику XIV было сорок семь лет, один месяц и семнадцать дней, а г-же де Ментенон — пятьдесят два года.
С тех пор в королевской семье начались раздоры, которые омрачили конец царствования Людовика XIV. Дофин полностью уединился в Мёдоне. Теперь он редко приезжал в Версаль и никогда не оставался там ночевать. Король пытался устраивать приемы в покоях г-жи де Ментенон, чтобы привлечь туда сына, но усилия его оказались тщетными: дофин не желал признавать ее мачехой; однажды, по завершении мессы, король взял дофина под руку, надеясь преодолеть на этот раз его решимость почтением, которое он привык внушать, и повел его к покоям г-жи де Ментенон, однако у порога, который он поклялся не переступать, дофин остановился, высвободил руку из сжимавшей ее отцовской руки, почтительно поклонился королю и, не произнеся ни слова, удалился.
После этого г-жа де Ментенон поклялась в ненависти к дофину, открыто проявлявшему к ней презрение. Не проходило и дня, чтобы маленький двор в Мёдоне не становился источником очередной эпиграммы, очередного сонета или оскорбительного сочинения, которые сильно огорчали короля. Одно из таких стихотворений настолько вывело его из себя, что он послал за начальником полиции, чтобы поручить ему отыскать автора этого сочинения. Но, приглядевшись внимательнее к листку с сонетом, автора которого он решил наказать, король едва ли не со страхом узнал почерк герцогини Бурбонской.[68] И потому он отослал обратно начальника полиции, не дав ему никаких приказаний. Вот эти стихи:
Велик Господь, сильна его десница!
Он одарил меня сполна за все мои невзгоды.
Рабою стала я, хоть знатной родилась девицей,