Страница 96 из 192
В 1669 году, когда эмиграция протестантов становится очевидной, издается указ, одна из статей которого гласит:
«Ввиду того, что некоторые из наших подданных переселяются в чужие страны и занимаются там различными ремеслами, в коих они искусны, даже постройкой кораблей, нанимаются в корабельные команды и т. д, мы запрещаем любому, кто исповедует так называемую реформированную веру, покидать без нашего позволения пределы королевства под угрозой заключения под стражу и конфискации имущества и повелеваем тем, кто уже покинул Францию, возвратиться в ее пределы».
В 1670 году король исключает врачей-протестантов из числа старшин медицинской коллегии Руана, распоряжаясь, чтобы впредь в ней оставалось не более двух врачей, исповедующих так называемую реформированную веру.
В 1671 году издан указ, предписывающий снять герб Франции с храмов протестантов.
В 1680 году распоряжением короля женщинам — протестанткам запрещается заниматься ремеслом повивальных бабок.
В 1681 году те, кто отрекся от реформированной веры, на два года освобождаются от податей и от постоя солдат. Наконец, в июле того же года закрывается коллеж в Седане, единственный во всем королевстве, который еще оставался в руках кальвинистов и в котором они могли обучать своих детей.
В 1682 году король приказывает нотариусам, стряпчим, приставам и сержантам из числа кальвинистов оставить свои должности и объявляет их неспособными исполнять эти функции.
В 1684 года государственный совет распространяет предыдущее распоряжение на тех, кто занимает должности королевских секретарей, а в августе объявляет протестантов неспособными выступать в качестве экспертов.
В 1685 году парижский купеческий старшина предписывает купцам-кальвинистам, обладающим привилегиями, продать их в течение месяца.
Таким образом, в силу следовавших друг за другом указов, гражданские и религиозные гонения обрушивались на протестанта, еще когда он был в колыбели, и не отступали от него, даже когда он уже лежал в заколоченном гробу.
В детстве у него нет школы, где он мог бы учиться.
В молодости он не может преуспеть ни на каком поприще, поскольку ему нельзя быть ни сторожем, ни галантерейщиком, ни врачом, ни адвокатом, ни консулом.
В зрелом возрасте у него нет больше храма, где он мог бы молиться; свобода его совести ежечасно попирается: он поет псалмы, но мимо движется католическая процессия — и ему приходится смолкнуть; отмечается католический праздник — и он должен, кипя ненавистью, не противиться тому, что его дом украшают в знак радости; если он получит от своих отцов и дедов какое-нибудь состояние, он не может сохранить его, поскольку лишен положения в обществе и гражданских прав, и состояние это мало-помалу ускользает из его рук и идет на содержание школ и больниц его врагов.
В старости его предсмертная мука усугублена мыслью о том, что если он умрет в вере своих отцов, то ему нельзя будет упокоиться подле предков и лишь десятку его друзей будет позволено участвовать в его погребении, совершаемом ночью, тайком, словно хоронят отверженного.
И наконец, в каком бы возрасте он ни вздумал бежать из этой бессердечной страны, где ему нельзя ни родиться, ни жить, ни умереть, его объявят бунтовщиком, его имущество будет конфисковано и самое меньшее, что может ему грозить, если его врагам так или иначе удастся его схватить, — это провести остаток жизни на королевских галерах, среди поджигателей и убийц.
Как видно, мы воздаем по справедливости всем; мы не ставим г-же де Ментенон в вину те преследования, какие происходили до периода ее политического влияния, но полагаем, что она должна разделить с Людовиком XIV ответственность за костры и драгонады, а этого, перед лицом Господа, будет более чем достаточно для короля и фаворитки.
В 1682 году, готовясь к отмене Нантского эдикта, Людовик XIV вызвал из Индии аббата дю Шела́ и послал его в Манд, наделив званием архипресвитера и инспектора католических миссий в Севеннах.
Аббат дю Шела́, младший отпрыск знатного рода Лан-гладов, отстраненный, несмотря на обуревавший его воинственный дух, от военного поприща, был вынужден начать церковную карьеру; но, поскольку при таком пылком характере молодой аббат жаждал подвергаться опасностям, преодолевать противодействие и навязывать свою веру другим, он встал в ряды воинствующей церкви, избрал полем битвы Индию и отправился за моря в поисках мученичества. Он приехал в Пондишери в то самое время, когда король Сиама, впоследствии направивший посольство к Людовику XIV, только что предал смерти под пытками несколько миссионеров, которые, на его взгляд, чересчур горячо проповедовали христианство в его государстве. Так что французским миссионерам было запрещено вторгаться в Индокитай, но аббат дю Шела́ поспешил пренебречь этим запретом и пересек границу государства, вступать в которое он не имел права.
По прошествии трех месяцев он был схвачен, препровожден к губернатору Банкама и поставлен перед выбором: отречься от веры или принять мученичество; но доблестный воин Христов, вместо того чтобы отступиться от своей религии, стал славить имя Господне и, преданный на пытки в руки палачей, претерпел все муки, какие способна претерпеть человеческая плоть, не расставаясь при этом с жизнью; в итоге ярость истязателей истощилась прежде смирения и терпения истязаемого, и, когда его руки были изувечены, грудь исполосована ранами, а ноги покалечены оковами, он потерял сознание и его сочли мертвым. И тогда палачи повесили его на придорожном дереве, привязав за запястья и оставив там как страшный пример правосудия их короля. Но с наступлением ночи какой-то бедный пария, сострадательный, как все те, кому приходилось страдать, снял его с дерева и привел в чувство.
О мученичестве аббата пошли громкие слухи, и французский посланник, узнав о случившемся, потребовал удовлетворения за смерть миссионера; так что король Сиама, весьма обрадованный тем, что его палачи так быстро утомились, отправил изувеченного, но живого человека к посланнику, требовавшему выдать ему всего лишь труп.
И вот этого человека, несомненно в предвидении бунтов, которые должна была повлечь за собой на Юге Франции отмена Нантского эдикта, Людовик XIV послал в Манд, наделив его званием архипресвитера и инспектора католических миссий в Севеннах. В итоге из преследуемого, каким он был прежде, аббат сделался в свой черед преследователем. Опыт пыток не был забыт им, и, равнодушный к чужим мукам, как до этого был бесчувствен к собственным мучениям, он оказался изобретательным палачом и весьма расширил набор пыток. Он не только пользовался теми неведомыми пыточными орудиями, с какими ему довелось познакомиться в Индии, но и изобретал новые. И в самом деле, люди с ужасом рассказывали о заостренных камышовых прутьях, которые этот бесстрастный миссионер загонял жертвам под ногти; о железных клещах, которыми он вырывал бороды, брови и ресницы; о просмоленных фитилях, которыми обматывали пальцы пытаемых, а затем поджигали, так что рука превращалась в канделябр с пятью свечами; о вращающемся на оси ящике, в который запирали несчастного, отказывавшегося обратиться в католичество, и который раскручивали затем с такой скоростью, что несчастный терял сознание; и, наконец, об усовершенствованных им кандалах, в которых узники, когда их перевозили из одного города в другой, не могли ни сидеть, ни стоять и все время находились в скрюченном положении.
И потому даже самые пылкие приверженцы аббата дю Шела́ говорили о нем с некоторым страхом; надо сказать, что и сам он, заглядывая в глубину собственного сердца и думая о том, сколько раз ему приходилось применять к телам ту власть отпускать или не отпускать грехи, какую Господь дал ему лишь в отношении душ, ощущал, как его охватывает дрожь, падал на колени и, молитвенно сложив ладони и погрузившись в пучину размышлений, порой целыми часами пребывал в неподвижности, так что если бы не холодный пот, струившийся у него по лбу, его вполне можно было бы принять за олицетворяющую скорбь мраморную статую на гробнице.