Страница 71 из 192
Эта перемена в судьбе была настолько неожиданной, падение было настолько глубоким, а досада настолько жестокой, что Лозен в конечном счете заболел, причем достаточно опасно, так что пришлось послать за исповедником. Этот исповедник был капуцином, которому его длинная борода придавала весьма почтенный вид; но поскольку узник опасался, что к нему могут подослать какого-нибудь шпиона, то, когда достойный монах приблизился к нему, Лозен, желая убедиться, что это действительно капуцин, а не ряженый, первым делом потянул его за бороду, причем с такой силой, что исповедник принялся кричать во все горло. После чего умирающий объяснил свой поступок, исповедался и вскоре выздоровел.
Поправившись, Лозен, как и все узники, не думал ни о чем, кроме свободы. Ему удалось проделать в камине дыру; но эта дыра принесла ему лишь ту пользу, что позволила вступить в сношения с другими заключенными. Эти заключенные трудились, питая ту же надежду, что и он, и им удалось проделать ход, который вел к их соседу. Этим соседом был несчастный Фуке, которого, напомним, арестовали в Нанте, из Нанта препроводили в Бастилию, а из Бастилии перевезли в Пиньероль.
Фуке узнал от своих соседей, что новый узник — это тот самый Пюигийем де Лозен, что появился некогда при дворе, покровительствуемый маршалом де Грамоном и известный тесными отношениями с графиней Суассонской, из дома которой король в то время не выходил и у которой он уже смотрел на него благожелательным взглядом. Узники сообщили Лозену о желании бывшего главноуправляющего финансами увидеться с ним; Лозен сумел подняться по проделанному ими ходу и оказался лицом к лицу с Фуке. Два товарища по несчастью, знавшие друг друга в то время, когда один находился на вершине своей славы, а другой — на заре своей карьеры, возобновили знакомство. Падение Фуке было известно Лозену, как и всем придворным, так что он не мог узнать от него ничего нового; но совсем иначе дело обстояло с Фуке: все, что мог рассказать ему Лозен, было новостью для несчастного заключенного, томившегося в тюрьме уже одиннадцать или двенадцать лет.
И потому, когда Лозен рассказал ему о своей быстрой и невероятной карьере, о своих любовных связях с княгиней Монако и г-жой де Монтеспан, о своем влиянии на Людовика XIV, о сцене по поводу должности главнокомандующего артиллерией, о переломленной шпаге, о своем триумфальном выходе из Бастилии командиром королевской гвардии, о своем назначении на должность главнокомандующего драгунами и своем патенте на чин генерала, о своем прилюдном венчании с мадемуазель де Монпансье, на которое король уже было дал согласие, о последовавшем затем тайном браке, с передачей в дар огромных богатств, которыми владела дочь Гастона, Фуке решил, что несчастье лишило его собеседника рассудка, и заявил всем прочим узникам, что их сотоварищ безумец, так что мало-помалу, опасаясь, как бы в очередном приступе умопомешательства он не наговорил о них лишнего или даже не выдал их, они прекратили с ним всякие сношения.
Между тем отсутствие Лозена, во времена своего величия считавшегося незаменимым и производившего при дворе, особенно на женщин, сильное впечатление, стало уже почти незаметным. Молодой и красивый кавалер, имевший перед Пюигийемом то преимущество, что он был принцем, появился в Версале и завоевал там огромный успех: это был юный герцог де Лонгвиль, родившийся у нас на глазах в Парижской ратуше, в один из тех блистательных дней Фронды, о которых мы рассказывали, и после смерти своего отца, которая случилась в 1663 году, наследовавший его состояние и его титул.
Но мало того, что герцог де Лонгвиль владел значительным состоянием и прославленным титулом, он был еще и очаровательным молодым человеком. Возможно, кто-то другой имел более красивое телосложение и более внушительную внешность, но никто не обладал тем юношеским изяществом, какое живописцы мифологического жанра придают лицу Адониса; вот почему, как только юный герцог появился при дворе, многие дамы стали строить в отношении него планы.
Первой взялась за дело и проявила при этом наибольшую настойчивость маршальша де Ла Ферте.
Маршальша де Ла Ферте чересчур известна в любовных хрониках того времени, чтобы мы не сказали о ней несколько слов.
Маршальша де Ла Ферте была сестрой знаменитой графини д’Оллон, беспутства которой Бюсси-Рабютен описал в своей «Любовной истории галлов» и которая в описываемое нами время почти удалилась от света. Сама маршальша сознавалась, что ей было тридцать лет, но все давали ей тридцать восемь; это дает всякому беспристрастному человеку основание выбрать нечто среднее, то есть предположить, что ей было тридцать четыре года.
С маршальшей случались весьма страшные приключения; мы расскажем об одном из них, наделавшем в свое время очень много шума.
Когда маршал де Ла Ферте женился на ней, все кругом говорили, что он решился на самый смелый из всех своих подвигов, ибо, если только ее не подменили в колыбели, в ее жилах текла кровь, которая, как кровь Федры, еще никогда не изменяла себе. Поэтому маршал, слывший человеком весьма грубым, пожелал оправдать такое мнение о себе, призвав ее на другой день после свадьбы и обратившись к ней со следующей откровенной речью:
— Ну вот, черт побери, сударыня, теперь вы моя жена! Надеюсь, вы не сомневаетесь, что это делает вам великую честь; однако предупреждаю вас, что если вы будете походить на свою сестру, госпожу д’Оллон, и кучу других ваших родственниц, которых я вам не называю, ибо все они не заслуживают доброго слова, это для вас плохо кончится! Итак, подумайте о моих словах и поступайте сообразно с ними, ну а я буду вести себя в соответствии с вашими поступками!
Маршальша де Ла Ферте сделала кислую мину, но маршал нахмурил брови, и ей пришлось покориться.
Между тем обязанности маршала призвали его на войну, но, уезжая, он решительно запретил жене видеться с г-жой д’Оллон, ибо опасался, как бы столь дурное общество не развратило ее; кроме того, ревнивый муж окружил ее слугами, которые были преданы ему и которых эта преданность и те деньги, что он платил им, заставляли исполнять ремесло шпиона, не угрызаясь совестью.
Госпожа д’Оллон, узнав о запрете, сделанном ее сестре, страшно рассердилась на маршала де Ла Ферте и поклялась, что она отомстит ему, причем единственно достойной ее местью, то есть нанеся ему как раз тот удар, какого он так боялся.
Маркиз де Бёврон, тот самый, о ком мы говорили в связи со смертью герцогини Орлеанской, был любовником графини д’Оллон; он проникся ее злобой, и они стали на равных паях готовить обещанную месть.
В числе слуг маршальши де Ла Ферте был лакей с такой приятной и безукоризненной внешностью, что он казался дворянином. Графиня д’Оллон обратила на него внимание и однажды утром велела ему прийти к ней.
Из разговора с лакеем она выяснила, что он и в самом деле происходит из добропорядочной провинциальной семьи и скрывает свое настоящее имя для того, чтобы никто у него родине не знал, что из-за нужды ему пришлось пойти в услужение.
И вот, беседуя однажды с маршальшей, г-н де Бёврон спросил ее:
— Сударыня, обратили вы внимание на лакея, который у вас служит?
— Какого? — спросила маршальша.
— Да того, кто называет себя Этьенном.
— Называет себя?..
— Да, именно это я и хотел сказать; так что, обратили вы на него внимание?
— Нет.
— Что ж, тогда сделайте это, а потом скажете мне, что вы о нем думаете.
На другой день Бёврон снова явился маршальше.
— Ну как? — поинтересовался он.
— О чем вы? — не поняла она.
— Рассмотрели вы вашего Этьенна?
— Да.
— Ну и как вы его находите?
— Признаться, выглядит он много выше своего звания.
— Еще бы! — промолвил Бёврон. — Ведь он дворянин.
— Дворянин, и служит камердинером?
— Ах, чего не делает любовь!
— Маркиз…
— Но это так, сударыня. Малый влюбился в вас и не нашел другого средства приблизиться к предмету своей страсти!
Маршальша пожелала принять это сообщение за шутку, но, несмотря на все ее возражения, Бёврон заметил, что голос ее задрожал, и, следовательно, удар был нанесен верно. Так что Бёврон вернулся к графине д’Оллон и рассказал ей об успехе своей затеи. Опасаясь, что какая-нибудь неловкость слуги может погубить результаты так хорошо задуманной хитрости, графиня послала за мнимым дворянином и сообщила ему, будто ей стало известно, что ее сестра весьма к нему расположена и чувство это настолько сильно, что, желая оправдаться в своих собственных глазах, маршальша стала убеждать себя, что он не простой лакей, а переодетый дворянин. Затем г-жа д’Оллон раскрыла лакею все выгоды, какие он сможет извлечь из этого заблуждения, если будет достаточно ловок и не станет противоречить той, что не желает быть выведенной из самообмана.