Страница 69 из 192
Людовик XIV был еще в постели, когда он принял такое решение; он встал, вызвал г-на де Бриссака, состоявшего в его гвардии, приказал ему взять шесть надежных и неболтливых людей, схватить Пюрнона прямо в его комнате и скрытно привести в королевские покои.
Это было исполнено на рассвете, и в назначенное время королю доложили, что тот, о ком шла речь, ожидает его.
Людовик XIV поднялся и тотчас же отправился в комнату, где находился Пюрнон.
Отослав г-на де Бриссака и своего камердинера, чтобы остаться наедине с обвиняемым, он принял вид, присущий ему одному, и заговорил тоном, способным вызвать глубочайший ужас.
— Друг мой, — произнес он, осматривая Пюрнона с ног до головы, — послушайте меня хорошенько: если вы признаетесь мне во всем и скажете мне правду о том, что я хочу от вас узнать, то, что бы вы ни натворили, я прощу вас и об этом никогда не будет и помину. Но остерегитесь утаить от меня хоть малейшее обстоятельство, ибо если вы сделаете это, то живым отсюда не выйдете!
— Государь, — ответил Пюрнон, трепещущий и одновременно ободренный, трепещущий от угрозы и ободренный обещанием, — извольте допросить меня, я готов отвечать.
— Хорошо! Была ли отравлена принцесса?
— Да, государь.
Король слегка побледнел.
— Кем? — спросил он.
— Шевалье де Лорреном, — ответил Пюрнон.
— Но как это возможно? Ведь его нет во Франции!
— Он прислал яд из Рима.
— Кто же его привез?
— Провансальский дворянин по имени Морель.[38]
— А знал ли Морель о возложенном на него поручении?
— Не думаю, государь.
— Кому он передал яд?
— Маркизу д'Эффиа и графу де Бёврону.
— Что могло подтолкнуть их к этому преступлению?
— Изгнание шевалье де Лоррена, их друга, изгнание, весьма повредившее их делам, и уверенность, что, пока ее королевское высочество будет жива, шевалье не займет снова место при его королевском высочестве.
— Правда ли, что какой-то комнатный слуга видел д'Эффиа в то самое время, как он совершал преступление?
— Да, государь.
— Но если цикорная вода была отравлена, то как же тогда другие особы, пившие эту воду в одно время с принцессой, не испытали никакого недомогания?
— Потому что маркиз д'Эффиа предвидел такой случай и отравил лишь чашку принцессы, из которой пила только она.
— И как же он ее отравил?
— Он натер ядом внутреннюю поверхность чашки.
— Да, — прошептал король, — да, этим все объясняется.
Потом, постаравшись придать своему лицу еще более суровый вид, а своему голосу еще более угрожающий тон, он спросил:
— Ну а брат мой, знал ли он что-нибудь об этом умысле?
— Нет, государь, — ответил Пюрнон, — ни один из нас троих не был настолько глуп, чтобы сказать ему об этом; ему ничего не было известно, иначе он погубил бы нас.
«При этом ответе, — говорит Сен-Симон, — король издал громкое "Уф!", подобно задыхающемуся человеку, который внезапно сумел вздохнуть».
— Что ж, — произнес он, — именно это я и хотел узнать. Но можете ли вы поручиться мне за свои слова?
— Клянусь, вам, государь! — ответил Пюрнон.
И тогда король, которого мысль, что его брат никак не причастен к смерти принцессы, почти утешила в этой потере, позвал г-на де Бриссака и приказал ему вывести Пюрнона из дворца, а как только он там окажется, предоставить ему полную свободу.
Никакого другого отмщения за смерть этой очаровательной принцессы, задававшей тон всему двору и оставившей в истории того времени печальное и горестное воспоминание, не последовало; более того, следующее письмо доказывает, что герцог Орлеанский, пользуясь своим влиянием на короля, вскоре исходатайствовал своему любимцу не только прощение, но и возвращение ко двору.
ПИСЬМО Г-НА МОНТЕГЮ ЛОРДУ АРЛИНГТОНУ.
«Милорд! Я почти не в состоянии писать Вам собственноручно, ибо настолько сильно ушибся при падении из опрокинувшегося экипажа, что с трудом могу шевелить рукой. Надеюсь, однако, через день или два быть в состоянии отправиться в Сен-Жермен.
Так что я пишу теперь исключительно для того, чтобы дать Вашему Превосходительству отчет о событии, которое, впрочем, я думаю, Вам уже известно: речь о том, что шевалье де Лоррену позволено вернуться ко двору и служить в армии в чине генерал-майора.[39]
Если Ее Высочество была отравлена, как полагают едва ли не все, то вся Франция считает ее отравителем именно его и резонно удивляется, что король Франции проявляет так мало уважения к нашему королю и повелителю, позволяя шевалье вернуться ко двору, хотя известно, как дерзко тот всегда вел себя с этой принцессой при ее жизни. Мой долг заставляет меня сказать Вам это для того, чтобы Вы передали мои слова королю и он в сильных выражениях высказал свое недовольство этим французскому послу, если сочтет такое уместным; ибо, смею Вас уверить, такого нельзя снести, не навредив себе».
Несмотря на это письмо, шевалье де Лоррен не только остался безнаказанным, но и, если верить Сен-Симону, был осыпан почестями и доходными должностями. При всем том, имея годовой доход почти в сто тысяч экю, он умер в такой бедности, что друзьям пришлось хоронить его за свой собственный счет.
Кстати говоря, смерть шевалье де Лоррена оказалась достойной его жизни. 7 декабря 1702 года, стоя в Пале-Рояле подле г-жи де Маре, гувернантки детей герцога Орлеанского, он рассказывал ей о том, как всю ночь предавался распутству. Внезапно, в ту минуту, когда он живописал ей всякого рода чудовищные мерзости, его поразил апоплексический удар: он тотчас же лишился речи, а спустя какое-то время испустил дух.
XXXIX. 1670 — 1672
Людовик XIV и г-жа де Монтеспан. — Одиночество мадемуазель де Лавальер. — Первая беременность новой любовницы. — Тайна, окружавшая ее роды. — Рождение герцога Менского. — Падение Лозена: он взят под арест. — Он встречается с Фуке в Пиньерольской тюрьме. — Молодой герцог де Лонгвиль появляется при дворе. — Его связь с маршальшей де Ла Ферте. — Госпожа де Ла Ферте и ее муж. — Маршальша и ее камердинер. — Месть маршала. — Маршал и компаньонка его супруги. — Герцог де Лонгвиль и маркиз д'Эффиа. — Западня. — Удар палкой. — Война с Голландией. — Переход через Рейн. — Смерть герцога де Лонгвиля. — Его завещание. — Состояние театра. — Уход в монастырь герцогини де Лавальер.
Начавшаяся любовная связь Людовика XIV с г-жой де Монтеспан немало способствовала тому, что он воспринял смерть принцессы Генриетты с равнодушием, в котором, впрочем, его упрекали во всех обстоятельствах, подобных тем, о каких мы только что рассказали.
Госпожа де Монтеспан была теперь в большем фаворе, чем прежде, а несчастную герцогиню де Лавальер держали про запас, как держат рабыню, которой предназначено украсить триумф королевы.
Вскоре г-жа де Монтеспан оказалась беременной.
У Людовика XIV не было никаких сомнений в своем отцовстве. Маркиза давно уже порвала с Лозеном, смертельным врагом которого она теперь стала, а г-н де Монтеспан, попытавшийся повысить голос, был весьма грубо выслан из Парижа и носил в своих имениях траур по потерянной чести. Так что отцом ребенка г-жи де Монтеспан определенно был король.
Тем не менее, хотя все знали, что происходит между ней и королем, г-жа де Монтеспан стыдилась или делала вид, что стыдится, состояния, в каком она оказалась; это побудило ее изобрести новую моду, весьма полезную для женщин, желающих скрыть свою беременность. Мода эта состояла в том, чтобы одеваться на мужской лад, за исключением юбки, на которую в области пояса спускали рубашку, делая ее как можно больше оттопыренной и скрывая таким образом живот.
С этого времени все придворные покинули герцогиню де Лавальер и перешли на сторону г-жи де Монтеспан, и случилось это с тем большей легкостью, что мадемуазель де Лавальер, всецело озабоченная тем, чтобы нравиться королю, никогда не помышляла о том, чтобы заводить себе друзей. Однажды, когда герцогиня пожаловалась маршалу де Грамону на одиночество, в котором она оказалась, он ответил ей: