Страница 56 из 192
Все эти празднества давались в честь мадемуазель де Лавальер, продолжавшей быть любовницей короля; обе королевы служили всего лишь предлогом для них.
Без конца устраивая празднества, Людовик XIV преследовал двойную цель: восславляя незримую богиню, которой они были посвящены, эти празднества, кроме того, возвышали королевскую власть и ослабляли знать. И в самом деле, чтобы соперничать с ним в роскоши, большая часть дворян или проматывала свои родовые имения, или, не имея таковых, входила в долги; и тогда, разорившись, они оказывались в полной зависимости от него. С другой стороны, благодаря огромному числу иностранцев, которых привлекали в Париж эти празднества, государственная казна получала суммы, вдвое превышавшие те, какие издерживало казначейство; так что все шло королю на пользу, и это не считая того, что посреди этих празднеств Людовик XIV, уже ставший королем, мало-помалу делался божеством.
Именно ради этого на Королевской площади была устроена знаменитая карусель, описанная во всех мемуарах того времени, и та, что дала имя площади, которое она носит еще и сегодня.
У мадемуазель де Лавальер была всего лишь одна наперсница, мадемуазель де Монтале, о которой мы уже говорили и с которой она сдружилась еще в Блуа. Монтале была одной из тех особ, что созданы для интриг, и потому она оказалась в центре трех любовных связей: короля с мадемуазель де Лавальер, герцогини Орлеанской с графом де Гишем и мадемуазель де Тонне-Шарант с маркизом де Нуармутье.
Первая размолвка короля с его новой возлюбленной произошла из-за Монтале. Людовик XIV внезапно подметил в ней страсть к интригам; он знал, что ей известно о первой любви мадемуазель де Лавальер к Бражелону; у него возникло подозрение, что чувство, которое этот молодой человек некогда породил в сердце Луизы, еще не угасло. Он полагал, что Монтале поддерживает в ней память о Бражелоне, и запретил девушкам видеться.
Мадемуазель де Лавальер повиновалась приказу королю чисто внешне, не поддерживая никаких отношения с подругой днем; но едва только король, всегда ночевавший у королевы, уходил от Лавальер, к ней тотчас же являлась Монтале, которая проводила у нее часть ночи, а иногда оставалась и до рассвета.
Герцогиня Орлеанская узнала об этих близких отношениях. Ей был известен также запрет короля, и, следовательно, был повод говорить о неповиновении со стороны Лавальер; герцогиня таила злобу к той, что отняла у нее сердце короля, и однажды, смеясь, посоветовала Людовику поинтересоваться у мадемуазель де Лавальер, кто проводит с ней время после того, как он уходит.
Людовик XIV был невероятно горд любовью, он любил, как самодержавный монарх; его ревность объяснялась не болью сердца, а оскорбленным самолюбием. Стоило королю увидеться с Луизой, как он тотчас задал ей вопрос, продиктованный ему невесткой. Мадемуазель де Лавальер страшно растерялась и, не смея сказать правду, что-то бормотала и отпиралась. Король, не зная, кто проводит ночи у его любовницы, счел ее проступок более значительным, чем это было на самом деле, впервые в ее присутствии разразился ужасающим гневом и ушел в полном бешенстве, оставив бедняжку в отчаянии.
Тем не менее у нее оставалась надежда: после одного из тех первых облачков, какие, подобно летней грозе, плывут иногда по чистому небу нарождающейся любви, любовники поклялись друг другу, что впредь всякая их ссора должна закончиться в тот же день, еще до наступления ночи; и уже несколько раз случалось, что после какой-нибудь небольшой размолвки Людовик XIV приходил вечером в поисках примирения, и это воспринималось с великой радостью. И потому она с надеждой ждала, что и на этот раз король вернется к ней; но ожидания ее были тщетны: прошел вечер, прошла ночь, настал день, а от возлюбленного не было никакой весточки. Мадемуазель де Лавальер сочла себя погибшей, брошенной, забытой; она потеряла голову, бросилась в карету и велела отвезти себя в монастырь кармелиток в Шайо.
Наутро король узнал, что Лавальер исчезла, но никто не знал, что с ней произошло.
Он тотчас бросился в Тюильри и стал расспрашивать герцогиню Орлеанскую, однако та либо ничего не знала, либо не пожелала ничего сказать; затем он обратился к Монтале, но ей было известно лишь то, что этим утром она встретила Лавальер, которая, словно безумная, бежала по коридору и бросила ей: «Я погибла, Монтале! И все из-за вас!» Он продолжал расспросы с такой настойчивостью, что в конце концов ему указали монастырь, в который велела отвезти себя бедная страдалица.
Он немедленно сел в седло и, в сопровождении одного лишь пажа, бросился на поиски беглянки; поскольку о его прибытии не возвестил шум кареты и кающуюся грешницу не пожелали принять в монастырь, он обнаружил ее распростертой на полу во внешнем приемном зале, лежавшей ничком, в слезах и почти в беспамятстве.
Любовники были там одни, и в ходе долгого объяснения Лавальер призналась королю во всем: она рассказала ему не только о своих отношениях с Монтале, но и об отношениях Монтале с герцогиней Орлеанской и мадемуазель де Тонне-Шарант, наперсницей которых, как мы уже говорили, она была.
Ее неверность была куда меньше той, какую предполагал король, но ее непослушание было куда больше того, какое он мог допустить: Людовик простил Лавальер, однако король не забыл ничего.
Тем не менее он забрал ее из монастыря, но по возвращении в Тюильри узнал о словах герцога Орлеанского, сказавшего:
— Я очень рад, что эта распутница Лавальер сама ушла от госпожи герцогини, ведь после подобного скандала та ее к себе более не примет!
Тогда король поднялся по малой лестнице и вошел в кабинет герцогини Орлеанской. Затем он велел вызвать герцогиню и попросил ее взять Лавальер обратно. Герцогиня, ненавидевшая Луизу, стала выдвигать возражения, ссылаясь на дурное поведение той, которой король оказывал покровительство. Людовик нахмурился и рассказал невестке все то, что ему было известно о ее собственной любовной связи с графом де Гишем. И тогда испуганная герцогиня пообещала исполнить все, чего желал государь. Король отправился за Лавальер, сам привел ее к герцогине и сказал невестке:
— Дорогая сестрица! Прошу вас воспринимать впредь мадемуазель как особу, которая для меня дороже жизни.
— Будьте спокойны, дорогой братец, — отвечала принцесса со злой улыбкой, которая порой уродует самое очаровательное женское лицо, — впредь я буду обходиться с мадемуазель как с вашей девкой!
Лавальер вернулась в свою комнату, не посмев даже заплакать при таком жестоком ответе, ибо король сделал вид, что он его не расслышал.
Между тем мысль, зародившаяся в душе Людовика XIV при посещении замка Фуке и заключавшаяся в том, чтобы построить дворец и разбить сады, которые во всех отношениях превосходили бы дворец и сады поместья Во, начала приносить плоды: среди всех принадлежавших короне замков он выбрал тот, какой ему захотелось переделать во дворец, оставив этот дворец в качестве вещественного свидетельства своей эпохи, и выбор его пал на Версаль.[25]
Во времена Людовика XIII старинная помещичья усадьба уже исчезла, но мельница еще существовала, и когда этот монарх, печальный и задумчивый, задерживался на охоте, то «он ночевал, — говорит Сен-Симон, — в какой-нибудь дрянной придорожной лачуге или на этой ветряной мельнице».
В конце концов королю, проводившему в такой грусти дни, надоело еще и так скверно проводить ночи: вначале он велел построить павильон, служивший ему охотничьим домиком; однако этот павильон был настолько мал, что королевская свита, ночевавшая прежде под открытым небом, ночевала теперь на мельнице: для придворных, понятное дело, это стало весьма небольшим улучшением. Павильон был сооружен в 1624 году.
Наконец в 1627 году Людовик XIII принял решение переделать это временное пристанище в жилище; он купил у Жана де Суази землю, которой семья этого сеньора владела более двух веков, призвал к себе архитектора Лемерсье и приказал ему построить замок, которым, по словам Бассомпьера, не стал бы кичиться ни один дворянин и который Сен-Симон называет карточным замком.