Страница 53 из 192
Король был встречен у ворот замка его горделивым владельцем; король вступил в замок, и за ним последовал весь двор. В одно мгновение великолепные аллеи, лужайки, лестницы и оконные ниши оказались заполнены молодыми вельможами и блистательными дамами; глазам открывалась пленительная панорама деревьев, лучевых аллей и водопадов, все было залито солнечным светом, повсюду сверкали цветы и бурлила жизнь; и, тем не менее, посреди всего этого ликования, посреди шелеста теплого и веселого ветерка, колышащего листву, посреди любовных признаний, звучащих в аллеях, посреди пожатий рук в тени деревьев, посреди садов, где пестрели цветы с шелковистыми лепестками и женщины в парчовых платьях, посреди этого королевского двора, такого веселого в своих пересудах, такого пустого в своих клятвах и такого безрассудного в своей любви, великая ненависть замышляла великую месть.
Если бы гибель Фуке не была бы уже предрешена в уме Людовика XIV, это произошло бы в замке Во. Тот, кто избрал своим девизом «Nec pluribus impar», не мог стерпеть, чтобы человек безвестного рода блистал подобной пышностью; никто во всем королевстве ни в роскоши, ни в славе, ни в любви не должен был стоять вровень с королем. Как на небе есть лишь одно солнце, так во Франции мог быть только один король!
Тот, кто обладал бы способностью читать тайные мысли короля, прочел бы в них страшные угрозы подданному, принимавшему короля с таким размахом, что и во всем своем королевстве король не смог бы принять подобным же образом своего подданного.
А кроме того, подле гнева Людовика XIV шла ненависть, поднимавшаяся на высоту его гнева: это была ненависть Кольбера, являвшаяся для гнева короля тем же, чем является ветер для пожара.
Кругом били фонтаны.
Фуке купил и снес пять деревень, чтобы с расстояния в пять льё провести воду в свои мраморные водоемы; подобное было почти неизвестно во Франции, где знали лишь о гидравлических опытах, устроенных Генрихом IV в Сен-Жермене, и о том, что такие чудеса появились на свет в Италии. И потому гости переходили от удивления к изумлению, а от изумления к восторгу; это был еще один шаг, который главноуправляющий финансами делал на пути к своей гибели.
Наконец, наступил вечер. Едва на небе появилась первая звезда, раздался звон колокола. После этого все фонтаны стихли: тритоны, дельфины, олимпийские божества, морские боги, лесные нимфы, все сказочные звери, все созданные воображением чудовища, остановили свое шумное и влажное дыхание; последние капли фонтанных струй в последний раз нарушили прозрачную гладь прудов; малу-помалу они снова обрели спокойствие, которому предстояло длиться вечно, ибо над ними пронеслось дыхание короля.
Волшебство следовало за волшебством: столы опускались с потолков, неведомо откуда звучала таинственная музыка; когда же был подан десерт, то Данжо более всего поразила гора засахаренных фруктов, сама собой перемещавшаяся посреди гостей, причем невозможно было увидеть устройство, приводившее ее в движение.
Утром Людовик XIV беседовал с Мольером и поинтересовался сюжетом его комедии. Комедия носила название «Докучные», и автор пересказал королю ее замысел. После обеда Людовик XIV позвал Мольера и велел ему спрятаться за дверью; затем он пригласил г-на де Суакура, слывшего самым умелым охотником и самым смешным говоруном из всех придворных. Король побеседовал с ним минут десять и отпустил; затем, когда тот удалился, Мольер вышел из своего укрытия и, поклонившись, произнес:
— Государь, я все понял.
С этими словами он отправился спешно дописывать сцену с охотником.
Тем временем Людовик XIV в сопровождении Фуке осматривал покои замка. Ничего подобного прежде на свете не существовало; король видел картины, написанные талантливым художником, которого он не знал; король видел сады, созданные человеком, выразительными средствами которого служили деревья и цветы и даже имени которого он не знал; главноуправляющий финансами обращал его внимание на все это, полагая, что вызывает у него восхищение, а на самом деле лишь возбуждая зависть.
— Как зовут вашего архитектора? — спросил король.
— Лево, государь.
— А вашего художника?
— Лебрен.
— А вашего садовника?
— Ленотр.
Людовик XIV сохранил в памяти эти три имени и продолжил осмотр. Он уже задумал Версаль.
Проходя по одной из галерей, король поднял голову и заметил герб Фуке, воспроизведенный на всех четырех углах; этот герб, который он не раз видел и прежде, всегда поражал его своей дерзостью: герб изображал взбирающуюся на дерево белку с девизом «Quo поп ascendam?» («Куда только не взберусь?»).
Король вызвал г-на д’Артаньяна.
Однако в эту минуту королеву и мадемуазель де Лавальер предупредили, что, по всей вероятности, король намеревается арестовать Фуке прямо в разгар устроенного им празднества. Обе они поспешили прийти к Людовику XIV. И, как оказалось, они не ошиблись: именно таков был замысел монарха. Однако мать короля и его возлюбленная принялись так горячо упрашивать его не делать этого и так убедительно разъяснять ему, каким бесстыдством было бы ответить на подобное гостеприимство подобным предательством, что Людовик решил подождать еще несколько дней.
Двор отправился в театр, сооруженный в конце еловой аллеи. Там были сыграны пролог Пелиссона и «Докучные» Мольера. Короля очень позабавила эта комедия, а двор особенно восхищался сценой с охотником, поскольку уже разнесся слух, что король сам подал автору мысль об этой сцене и показал ему придворного, послужившего прообразом охотника.
После театрального представления был устроен фейерверк, а затем начался бал. Король несколько раз станцевал куранту с мадемуазель де Лавальер, похорошевшей от мысли, что ей удалось помешать своему венценосному возлюбленному совершить постыдный поступок.
В три часа утра гости стали разъезжаться. Фуке, встречавший накануне Людовика XIV у ворот замка, проводил его до тех же ворот.
— Сударь, — расставаясь с гостеприимным хозяином, сказал ему король, — теперь я не осмелюсь более принимать вас у себя: вам там будет очень неуютно!
Людовик XIV вернулся в Фонтенбло, и в том унижении, какому подверг его главноуправляющий финансами, был не в силах утешить себя ничем, кроме твердого решения погубить его.
Но для того, чтобы без серьезных последствий арестовать Фуке, следовало заставить его продать принадлежавшую ему должность главного прокурора Парламента. Королевство только-только вышло из гражданских войн, в ходе которых Парламент с его могуществом не раз сотрясал престол: затевать процесс над одним из главных чиновников Парламента с помощью правительственных уполномоченных означало нанести оскорбление всей достопочтенной корпорации; поручить вести этот процесс самой корпорации означало поставить под сомнение возможность отомстить. И Людовик XIV пошел на хитрость.
Он оставался не менее приветлив с Фуке, чем прежде, и, поскольку подходило время представления к ордену Святого Духа, он в присутствии главноуправляющего финансами несколько раз повторил, что не сделает кавалером королевских орденов никого из судейских или сочинителей, будь то даже канцлера Франции, первого президента Парижского парламента или кого-либо из государственных секретарей. Короче говоря, Людовик XIV обратился напрямую к гордыне. Гордыня все поняла, и Фуке, ослепленный ею, продал свою должность г-ну де Арле.
После этого все разговоры шли исключительно о поездке в Нант, которую король старался всеми силами ускорить. Через двенадцать дней после праздника в замке Во, то есть 29 августа, король покинул Фонтенбло.
Ничто не обнаруживало настоящей цели поездки, которая совершалась с определенной веселостью и о которой герцог де Сент-Эньян, первый дворянин королевских покоев, по приказу Людовика XIV отправил обеим королевам донесение в стихах. Вот начало этих стихов. Они не так уж плохи для знатного вельможи:
Взметая пыль, зарею солнечного дня,
Среди вельмож, теснящихся толпой,