Страница 51 из 192
Луиза Франсуаза де Ла Бом Ле Блан де Лавальер, дочь маркиза де Лавальера, родилась в Туре 6 августа 1644 года, и, следовательно, в описываемое нами время ей не было еще и семнадцати лет; это была юная особа с белокурыми волосами, живыми карими глазами, с пухлыми алыми губами, с белоснежными, но крупными зубами, с лицом, отмеченным следами оспы; у нее были худые плечи, плоская грудь и тонкие руки; девушка слегка прихрамывала после вывиха, который она получила на седьмом или восьмом году жизни, спрыгнув с кучи дров на землю, и который ей плохо выправили. Однако ее называли великодушной и чистосердечной, и при дворе никто не замечал у нее других поклонников, кроме молодого графа де Гиша, о котором у нас только что шла речь, но, впрочем, он ничего от нее не добился. Правда, говорили также о каком-то виконте де Бражелоне, вызвавшем в Блуа первые любовные воздыхания юного сердца, но даже самые злые языки называли эту любовь детской, то есть не имевшей никаких последствий.
Такова была особа, которую предполагалось принести в жертву приличиям и в сторону которой хотели отвести подозрения молодой королевы и его королевского высочества, подозрения, как мы уже говорили, небезосновательно направленные в сторону герцогини Орлеанской.
Однако никто не знал тогда, что эта юная девушка, которую Людовик XIV никогда не замечал, уже давно питала тайную любовь к королю, любовь, сделавшую ее нечувствительной к знакам внимания со стороны молодых придворных, включая даже графа де Гиша.
Скажем еще несколько слов о бедной Луизе де Лавальер, единственной женщине, любившей короля ради него самого.
Госпожа де Лавальер, ее мать, вторым браком вышла замуж за Сен-Реми, дворецкого герцога Гастона Орлеанского, того самого, кто, видя как супруга герцога поспешно выбегает из обеденного зала, задавался вопросом, не из ревеня или сенны сделан его белый жезл; так что жена дворецкого и его падчерица были допущены в небольшой двор Блуа, где Гастон проводил в полном уединении последние годы своей жизни. И потому мадемуазель де Лавальер, не занимая никакой должности при этом небольшом дворе, жила в нем почти на таких же правах, как если бы была настоящей фрейлиной. Именно там она и подружилась с мадемуазель де Монтале, которой позднее предстояло вмешаться в ее жизнь самым непосредственным и роковым образом.
Однажды разнесся слух, что король, отправившийся встречать инфанту, заедет в Блуа: новость о приезде двадцатидвухлетнего короля произвела огромное впечатление на стайку девушек, изнывавших от скуки при дворе герцога Орлеанского.
Слух, вызвавший такой великий переполох во всех этих юных сердцах, вскоре подтвердился. Вначале стало известно, что король выехал из Парижа, затем, что он прибыл в Шамбор, затем, наконец, что он намеревается сделать остановку в замке Блуа.
Следуя правилам этикета в такой же степени, как и правилам кокетства, юные провинциалки нарядились в самые дорогие свои платья. Какова же была их досада, когда устарелый покрой их нарядов и вид старомодных тканей, из которых эти наряды были сшиты, вызвали хохот и насмешки у красивых и надменных парижанок, сопровождавших короля. Не смеялись лишь над мадемуазель де Лавальер, поскольку на ней было простое белое платье; но ей пришлось испытать другое огорчение, причем нисколько не меньшее: она осталась незамеченной.
Однако совсем иначе обстояло с королем, который не остался незамеченным молодой девушкой: молодой, красивый и элегантный король произвел на нее сильное впечатление, и яркое воспоминание о нем осталось в ее памяти.
Вскоре после этого герцог Орлеанский умер, и его вдова объявила, что она намерена оставить Блуа и переехать в Версаль.
Сначала эта смерть, а затем этот отъезд выбили из колеи жизнь семьи. Господин де Сен-Реми лишился своего места, а юная Луиза лишилась своих подруг и надежд, которые она могла основывать на будущих милостях герцогини. Добавим, что более всего она печалилась об утрате подруг, в особенности Монтале, с которой ее связывала самая тесная дружба.
Известно, от каких ничтожных обстоятельств зависят порой все будущие события жизни: как-то раз, когда мадемуазель де Лавальер находилась в покоях вдовствующей герцогини и печалилась из-за того, что ей предстояло расстаться со своей покровительницей, оказавшаяся там г-жа де Шуази, та самая, о ком у нас был случай поговорить в связи картиной французского общества, которую мы пытались изобразить в одной из глав настоящего сочинения,[19] заметила эту великую детскую печаль и спросила у девушки:
— Что случилось, мадемуазель? Вы так огорчены из-за того, что остаетесь в Блуа?
У Луизы не было сил ответить ей.
— Ну же, — сказала г-жа де Шуази, пожимая ей руку, — не стыдитесь высказать свои желания, дитя мое. Почли бы вы за счастье последовать за Монтале и поступить вместе с ней ко двору принцессы Генриетты, который как раз теперь создается?
— Ах, сударыня! — воскликнула мадемуазель де Лавальер. — Это было бы для меня величайшим счастьем!
— В таком случае, — промолвила г-жа де Шуази, — не падайте духом! Штат двора принцессы еще не заполнен, и я поговорю о вас.
Это обещание чрезвычайно обрадовало девушку, но, когда уехали и вдовствующая герцогиня, и Монтале, и г-жа де Шуази и без всяких известий прошли две недели, а затем еще две недели, она решила, что ее полностью забыли, как вдруг пришло известие, что ее просьба удовлетворена и молодой придворной даме дается лишь неделя сроку для вступления в должность.
Мадемуазель де Лавальер приехала в Париж спустя несколько дней после свадьбы принцессы Генриетты. Она не стала самой красивой особой в этом блистательном дворе, так что ее появление там не произвело впечатления ни на кого, кроме графа де Гиша, который неожиданно разлюбил г-жу де Шале и стал оказывать знаки внимания мадемуазель де Лавальер. Однако мы уже говорили, какой надежный щит был у этого юного сердца: мадемуазель де Лавальер любила короля.
Случаю, который иногда ведет себя так, что его путают с Провидением, а иногда так, что заставляет сомневаться в нем, было угодно, чтобы выбор герцогини Орлеанской и короля остановился именно на мадемуазель де Лавальер.
Как велика была радость девушки, когда она увидела, что внимание короля обращено на нее! С другой стороны, в этом юном невинном сердце, в этом неиспорченном уме было столько очарования, прелести и простоты, что притворная любовь короля незаметно перешла вначале в нежное сочувствие, а затем в подлинную любовь.
Два человека много потеряли от этой неожиданной любовной связи, переставшей вскоре быть тайной: граф де Гиш и герцогиня Орлеанская. Брошенные возлюбленные сблизились между собой, несомненно для того, чтобы поделиться друг с другом своими горестями, но и у них вскоре жалобы сменились более нежными словами, и вот тогда между молодым графом и принцессой зародилась страсть, длившаяся затем всю их жизнь.
Возвратимся, однако, к королю: чувство, испытываемое им к мадемуазель де Лавальер, приняло все черты подлинной любви. Людовик XIV выказывал себя подле Луизы более робким, более боязливым и более почтительным, чем подле какой-нибудь королевы. Приводили множество случаев, казавшихся настолько невероятными, что в них невозможно было поверить, и среди них такой: однажды король, который в грозу укрылся вместе с мадемуазель де Лавальер под раскидистым деревом, все время, пока длилась эта гроза, то есть около двух часов, стоял с непокрытой головой, держа шляпу в руке.
Но более всего заставляло верить слухам об этой любви то, что король вел себя в отношении мадемуазель де Лавальер крайне осмотрительно: он не виделся с ней более ни у герцогини Орлеанской, ни на дневных прогулках, и они встречались лишь на вечерних прогулках, когда он покидал коляску герцогини Орлеанской и подходил к дверце кареты, где находилась мадемуазель де Лавальер. Чтобы вполне выразить свои чувства, он стал сочинять стихи; стихи Карла IX до сих пор остаются образцами прелести и вкуса; мы предоставляем читателю судить о тех, что сочинял Людовик XIV.