Страница 50 из 192
Первым делом Бекингем стал ревновать к графу де Гишу, который, однако, в то время был увлечен г-жой де Шале, дочерью герцога де Нуармутье.
Бекингем ревновал в свойственной ему манере, то есть настолько шумно, что герцог Анжуйский обратил на это внимание и поделился своими опасениями с обеими вдовствующими королевами. Обе они попытались успокоить его: английская королева — по вполне естественному для женщины желанию поддержать свою дочь, а Анна Австрийская — под воздействием чувств, которые она в память об отце перенесла на сына. Несмотря на их уверения, герцог Анжуйский, который и сам по природе был весьма ревнив, успокоился лишь после того, как ему было обещано, что герцог Бекингем, проведя при французском дворе приличествующее время, вернется в Англию.
Тем временем начались приготовления к свадьбе, которая должна была состояться в марте.
В качестве свадебного подарка король дал брату удел покойного герцога Орлеанского в том виде, в каком им владел Гастон, за исключением Блуа и Шамбора. Так что с этого момента мы будем называть герцога Анжуйского либо его королевским высочеством, либо герцогом Орлеанским.
Английская принцесса, игравшая в первые годы величия Людовика XIV необычайно прелестную роль, которая привела к необычайно страшной развязке, во всех отношениях была достойна и этой любви, и этой ревности. Это была высокая особа, очень изящная, хотя и имевшая определенные изъяны в телосложении; лицо ее, с тончайшей кожей, было нежно-розового цвета; глаза были небольшими, но кроткими и блестящими; нос имел прекрасную форму, губы были алыми, зубы напоминали два ряда жемчужин; однако лицо ее, несколько худощавое и удлиненное, придавало ее облику оттенок меланхолии, которая вполне могла бы послужить еще одной ее прелестью, если бы меланхолия была тогда в моде; кроме того, обладая превосходным вкусом, она одевалась и причесывалась так, что это всегда было ей к лицу.
Венчание совершилось 31 марта 1661 года в Пале-Рояле в присутствии лишь короля, королевы-матери, английской королевы, дочерей герцога Гастона Орлеанского и принца де Конде. Через несколько дней, как это и было обещано его королевскому высочеству, герцог Бекингем покинул Францию, всячески выказывая свою печаль.
Примерно в это время, как мы уже говорили, король начал вносить в распорядок своего дня те привычки к размеренности, какие вскоре стали правилами этикета.
В восемь часов король вставал, хотя ложился он всегда очень поздно. Покинув спальню королевы, король переходил в свою спальню и там молился; закончив молитву, он одевался. После этого он приступал к государственным делам, и в это время лишь маршал де Вильруа, его воспитатель, имел право входить в его комнату. В десять часов король отправлялся в совет и оставался там до полудня; затем шел к обедне. Время, отделявшее его выход из часовни от обеда, он посвящал окружающим и королевам. После обеда король оставался час или два в семейном кругу, потом возвращался работать с тем или другим министром, давал испрашиваемые аудиенции, терпеливо выслушивал тех, кто приходил к нему для беседы, и принимал прошения, ответы на которые давались в определенные назначенные дни. Наконец, вечер король снова проводил в домашнем кругу, где присутствовали принцессы со своими придворными дамами, или же на представлении какой-нибудь пьесы, репетиции какого-нибудь балета, а в конечном счете и на его исполнении.
В конце апреля двор переехал в Фонтенбло. За двором туда последовали принц де Конде и герцог де Бофор. Принц де Конде занимал после его королевского высочества первое место при дворе, и король выказывал ему большое уважение; принц, со своей стороны, при всяком удобном случае старался доказать, что он стал не только преданнейшим, но и покорнейшим слугой короля. Несколько раз, когда король, королева, королева-мать и его королевское высочество с супругой катались по каналу, сидя в золоченой лодке в форме галеры и закусывая, принц де Конде просил предоставить ему честь прислуживать им в качестве дворецкого и исполнял эту службу «с таким почтением и с таким непринужденным видом, — говорит г-жа де Мотвиль, — что, видя, как он это делает, невозможно было вспоминать о прошлых событиях, не воздавая Господу хвалы за нынешний мир».
Что же касается герцога де Бофора, вождя Кичливых и фрондеров, этого достославного короля Рынка, этого народного полубога, который одним своим движением столько раз переворачивал вверх дном столицу, подобно погребенному гиганту, сотрясающему Этну, то он теперь на глазах у всех усердно следовал повсюду за королем, как на охоте, так и на прогулках, и, когда принц де Конде прислуживал за столом их величествам, герцог де Бофор, помогая ему, принимал из его рук кушанья и тарелки.
Целый месяц прошел в празднествах, в прогулках, в балах и спектаклях, как вдруг это доброе согласие, которое, по выражению мемуаристов того времени, заставляло верить в возвращение золотого века, начало нарушаться вследствие ревнивых подозрений молодой королевы. Как-то раз она бросилась к ногам Анны Австрийской и с глубочайшим отчаянием в сердце сообщила ей, что король влюблен в ее королевское высочество.
То было не первое признание, сделанное Анне Австрийской. Брат короля, также испытывавший ревность, уже приходил жаловаться матери. Однако на этот раз дело было куда серьезнее: короля нельзя было отослать на другую сторону Ла-Манша, как это сделали с Бекингемом.
И действительно, французский двор, еще прежде славившийся своим волокитством и щегольством, со времени прибытия ее королевского высочества превзошел по части щегольства и волокитства самого себя. Король, как заметили молодая королева и герцог Орлеанский, то есть два человека, более всего заинтересованных в том, чтобы следить за развитием этой привязанности, выказывал герцогине Орлеанской необычайную услужливость; ее королевское высочество, имея небольшой двор, состоявший из г-жи де Креки, г-жи де Шатийон, мадемуазель де Тонне-Шарант, мадемуазель де Ла Тремуй и г-жи де Лафайет, руководила всеми развлечениями, которые, впрочем, явно устраивались исключительно ради нее, и, судя по всему, король получал от них удовольствие лишь в том случае, если они доставляли радость ей. Так, поскольку дело происходило в разгар лета, герцогиня Орлеанская каждый день отправлялась купаться; из-за жары она уезжала в карете, а возвращалась верхом вместе со всеми своими дамами в изысканных нарядах, с развевающимися на ветру перьями, украшавшими ее голову, в сопровождении короля и всей придворной молодежи; затем, после ужина, все садились в коляски и под звуки скрипок часть ночи прогуливались вдоль канала.
Главноуправляющий финансами не мог понять, откуда Людовик XIV черпает деньги на свои расходы, и все время ждал, намереваясь взять над ним власть, что тот прибегнет к его кассе; но король владел миллионами Мазарини и, благодаря им, как мы видели, оказывал в Фонтенбло радушный прием супруге своего брата.
Жалобы, высказанные Анне Австрийской с двух сторон, обеспокоили ее больше, чем это было в первый раз: она заметила нарождающуюся страсть короля к герцогине Орлеанской, из-за которой сын полностью перестал уделять ей внимание; так что она пообещала поговорить об этом с юной принцессой и сдержала слово.
Но Генриетта, уставшая от долгой и строгой опеки со стороны своей матери и опасавшаяся, что, выйдя из-под этой опеки, она может попасть под опеку со стороны свекрови, весьма холодно приняла ее советы и, зная о неприязни молодой королевы и королевы-матери к графине Суассонской, за которой, напомним, король некогда ухаживал, тесно сошлась с ней и вскоре сделала ее своей ближайшей наперсницей.
Как нетрудно понять, дела начали становиться все хуже: злые слухи, ходившие при дворе, отравляли обстановку; взаимная неприязнь королевы-матери и герцогини Орлеанской возрастала день ото дня, а в отношения между королем и герцогом Орлеанским стал мало-помалу проникать вполне ощутимый холод. Все это вот-вот должно было закончиться самым скандальным разрывом, как вдруг королю и герцогине Орлеанской пришла в голову мысль, поданная, как полагают, графиней Суассонской, заслонить их зарождающуюся любовь другой любовью, в которой можно было бы сознаться; в качестве прикрытия его преступной страсти королю предложили использовать мадемуазель де Лавальер, фрейлину ее королевского высочества, весьма незначительную молодую особу.