Страница 49 из 192
Ничто не отвечало замыслам Людовика XIV лучше, чем находка подобного богатства в подобный момент. Она означала полную независимость короля от главноуправляющего финансами. Так что это открытие стало началом карьеры Кольбера.
Пять миллионов нашли у маршала де Фабера в Седане, два — в Брайзахе, шесть — в Ла-Фере, пять или шесть — в Венсене; значительные суммы имелись также в Лувре, но, хотя в то место, где они были спрятаны, наведались прежде всего, денег там не оказалось. И тогда вспомнили, что накануне Бернуин часа на два покинул своего умирающего господина: этих двух часов оказалось достаточно, чтобы совершить кражу.
Таким образом Людовик XIV внезапно оказался одним из богатейших королей всего христианского мира, ибо в его личной казне имелось восемнадцать или двадцать миллионов; он был богат в тем большей степени, что об этом богатстве не знал никто, в том числе и Фуке.
Первым делом Людовик XIV позаботился установить правила этикета, ибо уже в то время король стал проявлять то почтение к собственной особе, какое позднее по его требованию придворные довели до обожествления.
В возрасте двадцати трех лет, которого он достиг, король и в самом деле, несмотря на отсутствие первоначального воспитания, которым, возможно, намеренно пренебрегали по замыслу кардинала, являлся образцовым дворянином: небольшого роста, но хорошо сложенный, он увеличивал свой рост с помощью высоких каблуков, в физическом отношении ставивших его на один уровень со всеми; у него были роскошные волосы, и он носил их развевающимися, как это делали короли первой и второй династии; у него были приятные на вид алые губы, крупный нос красивой формы, голубые глаза, взгляд которых он старался сделать величественным; наконец, его манера говорить медленно, усиливая ударения, придавала его словам важность, несвойственную его возрасту.
Все эти достоинства бросались в глаза тем более, что его брат Филипп Французский, герцог Анжуйский, был полной его противоположностью. Обладая тихим, скорее даже женственным нравом и пылкой, но лишенной упорства храбростью и являя собой в физическом и нравственном отношении совершенный образец того изнеженного и рыцарственного дворянства, которое окружало последнего Валуа и прославило его царствование своими пороками и своей отвагой, герцог Анжуйский с трудом сносил то превосходство, какое его брат пытался присвоить себе над всеми, кто его окружал. Детство обоих принцев прошло в этой борьбе; но, после того как в течение нескольких лет железная рука Людовика XIV поупражнялась на нем, юный герцог был вынужден покориться.
То же самое произошло и с Анной Австрийской, столь могущественной в первые годы своей опеки над сыном. Вначале она увидела, как Мазарини клочок за клочком вырывает из ее рук ту власть, за какую она цеплялась изо всех сил. После смерти кардинала она подумала, что настал момент предпринять усилия для того, чтобы вернуть себе утраченное влияние; но при первых же поползновениях на власть, которые она себе позволила, Людовик XIV дал ей понять, что то, о чем он сказал своим министрам, а именно, его желание править самостоятельно, является уже давно принятым решением, прочно укоренившимся в его голове и не допускающим никаких поправок. Королева-мать смирилась с этим новым разочарованием и приготовила себе в монастыре Валь-де-Грас убежище, где главным ее развлечением должны были стать цветы. Впрочем, в то время она уже страдала от болезни, от которой ей суждено было умереть: первыми болями дал о себе знать рак, начавший терзать ее грудь.
Несмотря на красоту молодой королевы, порадовавшую короля при первой их встрече, он ни на одну минуту не был влюблен в свою супругу. Разумеется, он обращался с ней с величайшим уважением как с испанской принцессой и французской королевой, но этого было крайне мало для юного сердца, мечтавшего совсем о другом: ее единственным развлечением оставались беседы о родной стране с королевой-матерью, испанкой, как и она, беседы, которые велись на пламенном и красочном языке Испании. Ей не нравились придворные вечера, потому что на этих вечерах она видела, как ее молодой супруг, любезный и услужливый, обрывает, по словам Бюсси-Рабютена, лепестки роз с кустов, теснившихся вокруг нее словно для того, чтобы отвратить от нее взгляды мужа.
Тем временем в Лувре начал складываться новый двор, лишь усиливший беспокойство королевы. Еще при жизни кардинала был задуман брачный союз между герцогом Анжуйским и бедной принцессой Генриеттой Английской, которой из-за скупости Мазарини недоставало дров в Лувре и которую Людовик XIV из презрения к маленьким девочкам так долго держал на отдалении; однако маленькая девочка выросла и положение ее изменилось: Генриетте исполнилось семнадцать лет, и она была сестрой Карла II, короля Англии.
И потому английская королева, узнав, что ее сын восстановлен на троне Стюартов, вместе с дочерью уехала в Англию, чтобы насладиться удовольствием лицезреть Карла II мирным владыкой своего королевства. По прибытии в Лондон она застала герцога Бекингема, сына того, кто на наших глазах рассыпал жемчуг у ног короля и королевы Франции, влюбленным в принцессу королевского дома, другую ее дочь; но, при всей своей влюбленности, Бекингем не смог устоять при виде приехавшей из Франции принцессы, наделенной очарованием другой страны и изяществом другого двора, и сменил предмет своей любовной страсти; влюбившись, Бекингем проявил себя достойным сыном своего отца, и вскоре можно было утверждать, что прекрасные глаза принцессы Генриетты лишили его того небольшого ума, который он имел прежде.
Между тем английская королева-мать ежедневно получала письма от герцога Анжуйского, побуждавшего ее поскорее вернуться во Францию. Принц торопился заключить брак с Генриеттой, полагая, что это событие, доставив ему независимое материальное положение, сможет освободить его в определенной степени из-под власти брата. Так что английская королева, несмотря на плохое время года, решила ехать. Король, ее сын, проводил мать на расстояние одного дня пути от Лондона. Герцог Бекингем последовал за ней вместе с остальными придворными, но, вместо того чтобы вернуться вместе с королем в Лондон, стал добиваться разрешения проводить королеву и ее дочь во Францию и получил на это согласие Карла II.
Первый день плавания прошел благополучно, но на другой день корабль сел на мель и оказался под угрозой гибели. Совершенно забыв об опасности, угрожавшей ему самому, герцог Бекингем думал лишь об опасности, угрожавшей принцессе. Так что после этого происшествия страсть герцога ни для кого уже не была тайной.
Корабль был спасен от гибели, но ему пришлось сделать остановку в ближайшей гавани.
Там у принцессы началась сильнейшая лихорадка. Это была корь.
Новая опасность для красавицы-невесты повлекла за собой новые сумасбродства Бекингема. На этот раз королеву-мать обеспокоило его поведение, и, когда они прибыли в Гавр, где принцессе Генриетте предстояло провести несколько дней, чтобы оправиться от болезни, королева потребовала, чтобы Бекингем отправился в Париж, дабы известить двор о ее прибытии во Францию.
Бекингем повиновался приказу. Так что Анна Австрийская получила возможность увидеть сына того, кого она некогда так любила.
Несколько дней спустя пришло известие о скором прибытии английской королевы и ее дочери в Париж. Герцог Анжуйский со всей возможной поспешностью выехал навстречу им и вплоть до самой свадьбы продолжал оказывать своей невесте знаки внимания, которые можно было бы принять за проявления любви, «если бы, — говорит г-жа де Лафайет, — всем не было хорошо известно, что чудо воспламенить сердце этого принца не было подвластно ни одной женщине на свете».[18]
В свите герцога Анжуйского, в качестве его ближайшего фаворита, находился граф де Гиш. Граф де Гиш был самым красивым, самым изящным, самым учтивым, самым решительным и самым отважным из всех придворных вельмож. Лишь переизбыток надменности и несколько презрительный вид, присущий всему его облику, затеняли эти превосходные качества.