Страница 48 из 192
Внутри государства Мазарини продолжает политику Ришелье, то есть стремится к ослаблению феодализма, Церкви и Парламента. Феодализм умирает у его ног в тот день, когда принц де Конде голосом Испании просит прощения; Церковь расписывается в своем бессилии, позволяя оставить коадъютора в тюрьме, а кардинала де Реца в изгнании; наконец, Парламент, побежденный, сломленный, поредевший, видит, как Людовик XIV со шляпой на голове и хлыстом в руке входит в его стены, а за спиной юного короля может различить хитрую и насмешливую физиономию того, кого парламентские чины дважды приговорили к смерти, за чью голову они назначили награду, чью мебель они продали с торгов, кого они изгнали, поносили, осмеивали и кто вернулся умереть во Францию всемогущим, обладающим состоянием в пятьдесят миллионов, проклинаемым, правда, народом, собственной семьей и королем, но оставляющим народу мир, семье — богатство, а королю — королевство, в котором не было больше никакой оппозиции, ни феодальной, ни церковной, ни парламентской!
Спрашивается, в чем же причина этой ненависти, этого всеобщего осуждения Мазарини? В чем причина того, что его гений не признан, его способности оспариваются, его намерения и даже итоги его деятельности отвергаются его современниками? Вся тайна заключается в одном-единственном слове: Мазарини был скуп.
Рука, держащая скипетр, должна быть, подобно длани, держащей мир, широкой и открытой: Бог не только милостив, но и щедр!
XXXV. 1661
Ле Телье. — Лионн. — Фуке. — Их характеры. — Кольбер и клад Мазарини. — Людовик XIV в двадцать три года. — Филипп Анжуйский, брат короля. — Отдаление Анны Австрийской от власти. — Образ жизни молодой королевы. — Принцесса Генриетта и молодой Бекингем. — Вдовствующая английская королева и ее дочь возвращаются во Францию. — Причины этого возвращения. — Герцог Анжуйский едет к ним навстречу. — Граф де Гиш. — Неистовая ревность. — Женитьба герцога Анжуйского. — Он принимает титул герцога Орлеанского. — Портрет его супруги. — Обычный распорядок дня Людовика XIV. — Фрондеры становятся царедворцами. — Король влюбляется в герцогиню Орлеанскую. — Каким образом хотят скрыть эту любовную связь. — Мадемуазель де Лавальер. — Она привлекает внимание короля. — Людовик XIV как поэт. — Данжо секретарствует вдвойне. — Падение Фуке готовится. — Празднество в Во. — Поездка в Нант. — Арест Фуке. — Ненависть к Кольберу.
Мы сказали о том, что тотчас после смерти Мазарини, еще до своего отъезда из Венсена, Людовик XIV вызвал Ле Телье, Лионна и Фуке и объявил им своем решении править единолично.
Скажем теперь коротко о людях, которых Мазарини завещал королю. Позднее мы поговорим о Кольбере, которого он ему всего лишь рекомендовал.
Мишель Ле Телье, внук советника Податной палаты, был одним из тех талантливых людей, которых природа одарила одновременно телесной красотой и изяществом ума: он обладал приятным лицом, блестящими глазами, ярким и здоровым цветом кожи, тонкой улыбкой и той прямой и открытой внешностью, которая с первого взгляда настраивает людей в пользу того, кто ею обладает. Его повадки выдавали в нем человека учтивого, его манеры — человека благовоспитанного; имея ум гибкий, покладистый и вкрадчивый, он говорил обычно с такой скромностью, что его всегда полагали во всем более сведущим, чем это было на самом деле, и зачастую приписывали мудрости его осмотрительность, которая объяснялась всего-навсего его неосведомленностью; смелый и даже предприимчивый в государственных делах, твердый в исполнении раз и навсегда задуманного плана, неспособный поддаваться своим страстям, обуздать которые у него всегда хватало сил, порядочный в житейском общении, много обещавший и редко исполнявший свои обещания, робкий в семейных делах, не презиравший своих врагов, какими бы ничтожными они ни были, и всегда старавшийся нанести им удар, но скрытно: таков был смиренный отец надменного Лувуа; таков был человек, который сказал Людовику XIV по поводу канцлера Сегье, пожелавшего стать герцогом де Вильмором:
— Государь, все эти высокие звания нисколько не идут судейским, коими мы являемся, и правильная политика состоит в том, чтобы жаловать такие титулы лишь за военные подвиги.
Юг Лионн, дворянин из Дофине, по силе духа превосходил своего коллегу Ле Телье; его ум, изощрившийся в делах, был тонким и проницательным. Кардинал Мазарини с давних пор использовал его в дипломатических спорах, в которых он сделался настолько опытным переговорщиком, что слава о его хитрости вредила ему, особенно в отношениях с итальянцами, которые не доверяли сами себе, когда им приходилось вести с ним переговоры; к тому же он был весьма бескорыстен и на богатство смотрел лишь как на средство доставить себе удовольствия и удовлетворить свои страсти; игрок и мот, сладострастник, то с наслаждением предававшийся праздности, то неутомимый в трудах, человек настроения, уступавший всем своим прихотям, подчинявшийся всем своим естественным потребностям, полагавшийся лишь на себя самого, черпавший все свои средства из собственных запасов, самостоятельно писавший или диктовавший все свои депеши и восполнявший благодаря живости ума все то, что он терял из-за вялости тела, — таков был Лионн, или, по крайней мере, таким его описывает аббат де Шуази, у которого мы заимствовали этот портрет.
Никола Фуке, чье огромное богатство и страшное падение сделали его особым персонажем истории, обладал необычайной деловой хваткой; отважный финансист, он умел находить денежные средства в обстоятельствах, казавшихся совершенно катастрофическими, в случаях, казавшихся совершенно безнадежными; обладавший познаниями в области права, сведущий в литературе, наделенный притягательным умом и благородными манерами, он был способен легко обманываться: стоило ему оказать хоть малейшую услугу какому-нибудь человеку, что, впрочем, всегда делалось с достоинством, быстротой и услужливостью, как он уже включал этого человека в число своих друзей, полагаясь на него так, словно дружба эта была испытана временем и опытом; к тому же он умел слушать и умел отвечать, что крайне редко присуще министру; более того, отвечал он всегда любезно, так что нередко, не развязывая ни своего кошелька, ни государственного, он отпускал людей, явившихся к нему на аудиенцию, почти довольными; он жил сегодняшним днем и хотел быть первым министром, ни на минуту не отрываясь от своих удовольствий, к которым он привык и которые при его темпераменте стали для него необходимостью: он подчеркнуто запирался в своем кабинете и, в то время как все восхваляли его как великого труженика, тайком спускался в небольшой сад, куда являлись одна за другой самые красивые женщины Парижа, ценившиеся на вес золота; он был щедр по отношению к писателям, которых он оценивал по их таланту и вознаграждал по их заслугам; друг Расина, Лафонтена и Мольера, покровитель Лебрена и Ленотра, он похвалялся тем, что руководит молодым королем, взяв на себя заботу одновременно о его занятиях, его удовольствиях и его любовных увлечениях, то есть о трех делах, которые, к несчастью для честолюбивого министра, король взялся улаживать сам.
Таковы были три человека, к которым через два часа после смерти Мазарини обратился с приведенными нами словами Людовик XIV. Ле Телье и Лионн склонились перед королевской волей, а Фуке улыбнулся: он держал в руках все финансы королевства и, привыкнув управлять всем при помощи узды из золота, полагал, что король не вырвется из-под его власти, как и всякий другой.
Первым, кого по прибытии в Лувр застал в своем кабинете король, был молодой человек с нахмуренным лицом, глубоко посаженными глазами и густыми черными бровями, короче, с внешностью на первый взгляд дикой и отталкивающей. Этот человек, два часа ожидавший возможности поговорить с королем наедине, был Жан Батист Кольбер, тот, кому Мазарини в последние дни своей жизни поручал самые деликатные дела и кого, умирая, он рекомендовал королю.
Кольбер явился сообщить королю, что кардинал Мазарини спрятал или зарыл в различных местах примерно пятнадцать миллионов наличными деньгами, а так как в завещании кардинала никаких указаний на них нет, то, надо думать, кардинал намеревался наполнить этими деньгами сундуки казны, которые были совершенно пусты. Людовик XIV с удивлением посмотрел на Кольбера и спросил его, уверен ли он в том, что говорит. Кольбер предоставил ему доказательства своих слов.