Страница 36 из 192
Мария, которая воспитывалась, как и ее сестра, в монастыре и как раз к этому времени вышла из него, по возрасту была младше Олимпии и старше Гортензии. Она была на год или два моложе короля, и ее никак нельзя было назвать красивой. Правда, она отличалась высоким ростом и ее фигура со временем могла стать привлекательной, но тогда девушка была настолько худой, а ее руки и шея выглядели настолько длинными, что ее высокий рост казался скорее недостатком, чем достоинством. На вид она была смуглой, даже желтоватой; ее большие черные глаза выглядели суровыми, а рот, который, правда, украшали великолепные зубы, был большим и невыразительным. Так что вначале Мазарини обманулся в своих надеждах, и король едва ли обращал хоть какое-то внимание на Марию и ее сестру.
К тому же в то время Людовика XIV занимала другая страсть, и, вне всякого сомнения, именно эта страсть заставила его терпеливо снести бракосочетание Олимпии Манчини. Предметом новой любви короля была фрейлина Анны Австрийской, незадолго до этого взявшей ее на свою службу; звали ее мадемуазель де Ла Мот-д’Аржанкур; эта юная особа не обладала ни блистательной красотой, ни исключительным умом, но была мила и изящна; ее кожа не отличалась ни особой нежностью, ни особой белизной, но ее голубые глаза и русые волосы в сочетании с чернотой бровей и смуглым цветом лица являли собой такое удивительное смешение нежности и живости, что его очарованию было трудно противостоять. Поскольку при всем том она очень хорошо выглядела, имела превосходную фигуру, чрезвычайно мило разговаривала и восхитительно танцевала, то, как только она была допущена на закрытые вечерние приемы у королевы, на которых нередко бывал король, он обратил на нее внимание, а вскоре воспылал к ней такой страстью, что королева начала проявлять беспокойство по этому поводу и как-то раз, когда король слишком долго беседовал с мадемуазель д’Аржанкур, она отвела его в сторону и сделала ему весьма строгое внушение. Но Людовик XIV, вместо того чтобы внять этому внушению, при первом же удобном случае заявил мадемуазель де Ла Мот о своих чувствах к ней и, когда она в качестве возражения стала ссылаться на строгость королевы, напомнил ей, что он король, пообещав, если она ответит ему взаимностью, оказывать матери сопротивление во всем, что та будет ему говорить. Но молодая фрейлина, имевшая в то время любовника, которым, по словам одних, был г-н де Шамарант, королевский камердинер, именовавшийся при дворе не иначе как «красавец Шамарант», а по словам других, маркиз де Ришелье, тот самый, что женился на дочери г-жи Бове, отказалась вступить в этот заговор, то ли опасаясь своего любовника, то ли желая этим отказом еще более воспламенить страсть короля. К несчастью, Людовик XIV, хотя и являлся королем, в то время не был достаточно взрослым как мужчина и не знал всех уловок кокетства; он поспешил обратиться к матери, как поступал всегда во всех своих детских горестях, рассказал ей все и с чистосердечием юноши, впервые обманувшегося в своих первых любовных ожиданиях, сам предложил удалиться от предмета своей любви. Королева тотчас же отправилась к Мазарини, который пришел ей на помощь, предложив королю побыть какое-то время наедине с самим собой. Король согласился, оставил двор, укрылся в Венсене, как позднее Лавальер укрылась в Шайо, молился, исповедался, причастился и возвратился после недельной отлучки, считая себя исцелившимся.
Это самоудаление короля никак не отвечало расчетам семейства д’Аржанкуров, которое, заметив чувства Людовика к мадемуазель де Ла Мот, уже строило определенные планы в отношении этой любви; более того, мать фрейлины предложила королеве и кардиналу пойти навстречу всем желаниям короля, заявив от имени дочери, что та удовлетворится титулом королевской любовницы. Но это совершенно не отвечало желаниям ни королевы, намеревавшейся сохранить сына целомудренным до дня его супружества, ни кардинала, не имевшего ничего против любовных увлечений короля, но желавшего, чтобы предметом такой любви была одна из его племянниц. Поэтому и королева, и кардинал ответили г-же д’Аржанкур, что они признательны ей за жертву, которую она готова принести, но, поскольку король уже излечился от своей страсти, жертва эта стала ненужной.
И в самом деле, по возвращении из Венсена король вел себя очень холодно и сдержанно; он всячески избегал встреч с мадемуазель д’Аржанкур, а если неожиданно сталкивался с ней, то явно был настроен проявлять твердость в своем решении порвать с ней навсегда. К несчастью, через два дня после его возвращения состоялся придворный бал, который король согласился почтить своим присутствием и на который явилась мадемуазель д’Аржанкур. Сверкая красотой, которую придавал ей ее наряд и, возможно, усиливала ее досада, она на глазах всего двора подошла прямо к юному монарху и пригласила его танцевать с ней. Услышав эту просьбу, Людовик страшно побледнел и подал девушке свою руку, которая не переставала дрожать все то время, пока длился танец. После этого мадемуазель д’Аржанкур сочла свою победу несомненной и в тот же вечер поделилась с подругами своими надеждами, которые она основывала на этом волнении короля, всеми, впрочем, замеченном.
Опасность была грозной, и потому Мазарини решил, что настало время вмешаться в это дело. Однако, в отличие от королевы, он призвал на помощь себе не благочестие и веру, а ревность и презрение: его полиция, начав поиски, донесла ему об интриге, а возможно даже двойной интриге, которую вела мадемуазель д’Аржанкур. Было перехвачено или куплено собственноручно написанное ею письмо, не оставлявшее никаких сомнений в ее отношениях с маркизом де Ришелье. Обо всем этом было доложено королю, со свидетельствами в качестве подтверждения сказанного. И тогда гордость Людовика XIV сделала то, чего не могли сделать убеждения: он перестал видеться с мадемуазель д’Аржанкур; а поскольку в это же самое время г-жа Бове явилась к королеве с жалобой на раздор, который внесла в семейную жизнь ее дочери мадемуазель д’Аржанкур, то девушке было приказано отправиться в Шайо, в монастырь Дочерей Пресвятой Девы Марии, где, избавленная от заблуждений в отношении не только своих честолюбивых замыслов, но и своей любви, она провела весь остаток жизни, хотя и не постриглась в монахини и никто ее к этому не принуждал.
Мазарини разбирался в любви не хуже, чем в политике: он знал, что ничто так не исцеляет от платонической любви, как физическое наслаждение. Речь шла о том, чтобы полностью искоренить из памяти короля воспоминания о прекрасной затворнице; для этого следовало отыскать для него развлечение.
Выбор пал на одну садовницу. Откуда она взялась, никто не знает. Как ее звали, никому не известно. Из тогдашних писателей один лишь Сен-Симон рассказывает об этом любовном приключении.[11] Однако оно не обошлось без последствий: садовница забеременела и родила дочь, но, из-за низкого происхождения матери, несчастную девочку оставили в безвестности, а когда ей исполнилось восемнадцать лет, ее выдали замуж за дворянина из окрестностей Версаля, по имени Ла Кё, которому Бонтан, камердинер короля и его доверенное лицо, по секрету сообщил о ее происхождении. Ла Кё с великой радостью согласился жениться на ней, надеясь, что брачный союз со старшей из дочерей Людовика XIV поможет ему далеко продвинуться. Однако он ошибся: ему удалось подняться лишь до чина капитана кавалерии, да и то по протекции герцога Вандомского. Что же касается самой дочери Людовика XIV, которая, к несчастью, знала тайну своего рождения, то она была высокой, хорошо сложенной и внешне очень похожей на короля; вероятно, именно по причине этого сходства ей было запрещено выходить из ее деревни, где она и умерла в возрасте тридцати шести или тридцати семи лет, завидуя участи трех своих сестер, признанных отцом и превосходно выданных замуж. У нее было несколько детей, которые, как и она, умерли в безвестности.
Мазарини не ошибся: эта мимолетная интрижка совершенно исцелила короля от любви к мадемуазель де Ла Мот, так что он вернулся к своей привычной жизни и предался удовольствиям. Именно в это время в его окружении снова оказалась Мария Манчини, на которую он вначале не обратил никакого внимания.