Страница 37 из 192
Но если он не обратил внимания на молодую девушку, то совсем иначе обстояло дело с ней в отношении него. Вид короля, такого красивого и величественного, возбуждал в ней чувство, никоим образом не напоминавшее почтение.
«Ибо, — говорит ее сестра в “Мемуарах”, которые оставил нам Сен-Реаль от ее имени, — она была единственной, кого не страшило величие короля, и, при всей своей влюбленности в него, она всегда очень свободно с ним разговаривала. Дело дошло до того, что однажды, прогуливаясь вместе со своими сестрами и заметив вдали какого-то дворянина, фигурой напоминавшего короля, она бросилась к нему с криком: “Ах, это вы, мой бедный государь!” Дворянин обернулся, и Мария застыла в смущении, увидев, что она ошиблась».
Это чувство, поощряемое Мазарини, вскоре стало известно всем, и разговоры о нем дошли до Людовика XIV; вначале король, казалось, посмеивался над ним, но мало-помалу начал обращать взор на ту, которой он внушил любовь: всегда приятно и лестно быть любимым! На первых порах Людовик XIV был всего лишь признателен Марии за то чувство, какое она выказывала столь открыто, но, сблизившись с ней, он заметил, что если природа с некоторым небрежением отнеслась к ее внешности, то умом ее, напротив, она позанималась всерьез. Мария Манчини была мила, прелестно беседовала и очаровательно рассказывала; наконец, она явно любила Людовика XIV всем сердцем и всей душой.
Тем не менее как раз в это самое время кардинал деятельно занимался подготовкой события, способного более всего привести в отчаяние Марию Манчини с ее зарождающейся любовью, которую сам же он и поощрял: речь идет о женитьбе короля.
Возможными представлялись несколько партий. Во-первых, мадемуазель де Монпансье, которую, по молодости ее сестер, родившихся от второго брака ее отца, уже называли Великой Мадемуазель. Выйти замуж за короля было самым заветным желанием принцессы; даже гражданскую войну она затеяла с единственной целью — заставить короля на ней жениться, и во время своего владычества в Орлеане, когда Анна Австрийская послала просить у нее разрешения проехать через этот город, принцесса прямо сказала Лапорту:
— Пусть мне дадут короля в мужья, и я сдам Орлеан!
Лапорт передал этот ответ королеве, которая расхохоталась и промолвила:
— Что ж! Тогда, вместо того чтобы проехать через город, мы объедем его стороной. Король не по ее носу, хоть он у нее и весьма длинный!
Ответ был несколько грубоватый, но зато решительный, и с этого времени о мадемуазель де Монпансье как невесте короля больше разговора не было.
Но, с тех пор как Гастон Орлеанский снова вошел если и не в фавор, то в милость, речь зашла о его второй дочери. Впрочем, об этом брачном союзе говорили лишь те, кто его желал. К несчастью, кардинал не входил в их число: не имея повода быть довольным герцогом Орлеанским, он не хотел, делая его дочь королевой, возрождать угасающее значение человека, так часто выступавшего против него. Так что Мазарини был противником этого брака.
В то время при французском дворе жила принцесса Генриетта Английская, та самая маленькая девочка, с которой король однажды не пожелал танцевать; она тоже, в свой черед, похорошела и с каждым днем становилась все более привлекательной. Но, рожденная на ступенях трона, бедная девочка видела, как этот трон превратился в эшафот; она была изгнанницей, не имела ни денег, ни власти, и в Англии в то время правил Кромвель. Так что о Генриетте тоже не стоило думать.
С другой стороны, пришло письмо от Комменжа, пребывавшего в качестве посла в Лиссабоне: там на выданье была принцесса Португальская, и ее матери настолько хотелось увидеть дочь королевой Франции, что она предлагала Комменжу большие деньги, чтобы он попытался добиться согласия Мазарини на этот брак. Комменж прислал портрет принцессы, но при дворе распространился слух, что портрет сильно приукрашен и если король доверится копии, то при виде оригинала его постигнет большое разочарование.
В это же время достаточно серьезно занимались еще одной принцессой: то была принцесса Маргарита Савойская, племянница английской королевы и двоюродная сестра Генриетты. Но те, кто был осведомлен о том, что творилось за кулисами, знали, что все происходившие по этому поводу переговоры велись лишь для того, чтобы заставить короля Испании решиться. А решиться ему, как желал французский двор, предстояло вот на что.
Преследуя политические цели, Анна Австрийская и Мазарини всегда желали брачного союза с испанским королевским домом; однако на пути этого союза имелось огромное препятствие: инфанта Мария Тереза была единственной дочерью короля и, следовательно, наследницей испанской короны, так что невозможно было выдать будущую королеву Испании замуж за царствующего короля Франции.
Но, как если бы все случайности судьбы решили соединиться для того, чтобы содействовать процветанию Французского королевства, так долго испытывавшего мучения, королева Испании родила сына. Так что инфанта являлась теперь всего лишь обычной принцессой, поскольку ее брат, хотя он и был младше ее, стал наследником короны.
После счастливого рождения этого принца Мазарини не спускал глаз с Испании, а точнее, с Фландрии и Брабанта, которые он всегда страстно желал присоединить к Франции.
Среди всех этих забот, совершенно неожиданно, при дворе стала известна удивительная новость: королева Кристина, эта достославная путешественница, так хорошо принятая в свой первый приезд во Францию, вернулась туда, не заручившись, вероятно, согласием короля, ибо в Фонтенбло она получила повеление задержаться. Правда, чтобы смягчить этот приказ, весь замок был отдан в ее распоряжение. Внезапно стало известно, что в этом самом замке, без оглядки на королевское гостеприимство, без уважения к французским законам, она велела казнить одного из своих слуг по имени Мональдески. Причины этого убийства неизвестны. Королева послала за настоятелем монастыря тринитариев, вручила ему связку писем, а затем позвала Мональдески и стала обвинять его в измене. Мональдески все отрицал. Тогда Кристина попросила монаха отдать ей письма, которые он перед этим получил из ее рук, и показала их обвиняемому; тот побледнел и, отведя ее в сторону, бросился к ее ногам. Но она, терпеливо выслушав все, что несчастный говорил ей, приказала командиру своих гвардейцев, Сантинелли, казнить изменника.
И тогда началась жуткая сцена просьб и молений, не вызывавших у королевы ничего, кроме презрения; видя, что Мональдески, не в силах поверить в свою скорую смерть, не хочет исповедоваться, она приказала для начала его ранить, чтобы он, наконец, в это поверил. Однако исполнить подобный приказ оказалось нелегко, поскольку Мональдески, предвидя опасность, надел кольчугу, и этот панцирь ослабил первые удары. Наконец, после того как Сантинелли отрубил осужденному три пальца на руке и, уступая его настоятельным молениям, дважды безуспешно ходил к королеве с просьбой о помиловании, он сумел, по словам г-жи де Мотвиль, «пронзить ему шпагой горло, а затем перерезать его ножом».
Нетрудно понять, какое впечатление произвело на двор подобное известие: вызванное им чувство отвращения к Кристине было всеобщим; Людовик XIV, полагая неправильным, что в его королевстве кто-то еще, кроме него, имеет притязание быть королем и наказывать преступников, решил изъявить Кристине свое неудовольствие и поручил сделать это Мазарини. Несомненно, письмо министра показалось королеве неподобающим, ибо она, со своей стороны, ответила ему следующим посланием:
«Господин Мазарини!
Те, кто сообщил Вам об обстоятельствах смерти Мональдески, моего конюшего, были чрезвычайно плохо осведомлены. Я нахожу весьма странным, что для выяснения правды о случившемся Вы привлекаете так много людей. Тем не менее Ваш образ действий, при всей его нелепости, не должен был бы меня удивлять; однако я никогда не могла бы вообразить, что Вы или Ваш юный надменный повелитель осмелитесь выказывать мне хотя бы малейшую враждебность. Поймите же все, слуги и хозяева, малые и великие, что мне было угодно действовать таким образом и что я не должна и не желаю давать отчета в своих поступках никому, а тем более такому бахвалу, как Вы! Для человека Вашего ранга Вы играете странную роль; однако, какие бы причины ни заставляли Вас мне писать, я придаю этому слишком малое значение, чтобы Ваше письмо заинтересовало меня хоть на минуту. Хочу, чтобы Вы знали и сказали любому, кто хочет это услышать, что Кристину весьма мало заботит ваш двор, а еще меньше заботите Вы сами; чтобы отомстить за себя, мне не нужно прибегать к Вашему огромному могуществу. Храня свою честь, я пожелала так поступить; моя воля — это закон, который Вы обязаны уважать! Ваш долг — молчать! И другим, тем, кого я уважаю не больше, чем Вас, следует знать, как они должны поступать с равными себе, прежде чем поднимать не приличествующий им шум.