Страница 33 из 192
В короткое время страсть короля к Олимпии Манчини развилась настолько, что о ней с беспокойством стали говорить Анне Австрийской. Однако на все то, что ей могли сказать по этому поводу, королева-мать отвечала лишь недоверчивой улыбкой.
Тем не менее на этот раз Людовик XIV явно отдался своей любви со всей страстностью своего возраста, и это увлечение, в отсутствие мадемуазель де Монпансье, все еще находившейся в изгнании, и г-жи де Лонгвиль, все еще пребывавшей в уединении, превратило Олимпию чуть ли не в царицу двора. Она более, чем кто бы то ни было еще, пользовалась всеми преимуществами и всеми выгодами, какие могло доставить благоволение короля. Уважительно, в соответствии с ее придворным рангом, относясь к герцогине де Меркёр, король большей частью танцевал именно с Олимпией, хотя бал он обычно открывал с герцогиней де Меркёр. Впрочем, король настолько привык оказывать почести племянницам кардинала, что однажды, когда королева давала бал в своих покоях и пригласила в этот небольшой семейный круг английскую королеву и ее дочь мадемуазель Генриетту, которая уже начала выходить из детского возраста, король при первом же звуке скрипки, не обращая внимания на обеих принцесс, находившихся там, подошел к герцогине де Меркёр, взял ее за руку, чтобы встать вместе с ней среди танцующих. Однако Анна Австрийская, эта строгая блюстительница законов этикета, не могла снести подобного нарушения правил приличия: она встала и, вырвав руку герцогини де Меркёр из руки короля, вполголоса приказала ему пригласить на танец принцессу Генриетту. Раздражение Анны Австрийской не укрылось от английской королевы, которая поспешно подошла к ней со словами, что ее дочь танцевать не будет, так как у нее болит нога; однако Анна Австрийская ответила, что если принцесса танцевать не может, то и король танцевать не будет; так что во избежание скандала английская королева позволила дочери принять запоздалое приглашение, которое было ей сделано.
В итоге на этот раз король смог танцевать с Олимпией лишь третий танец.
После бала, оставшись с юным королем наедине, королева сделала ему строгое внушение. Но он весьма решительно ответил ей, что в его возрасте пора уже заниматься взрослыми девицами, а не маленькими.
Впрочем, эта маленькая девица была той самой, в которую спустя шесть лет ему предстояло влюбиться так, что только мадемуазель де Лавальер смогла отвлечь его от этой любви, которая была к тому же преступной.
Между тем, в то самое время, когда Людовик XIV уже сделался мужчиной и пытался сделаться королем, о своем существовании решил напомнить Парламент. Фуке, щедро выделявшему деньги для покрытия королевского расточительства Людовика XIV и корыстолюбивых устремлений первого министра, понадобилось, чтобы высшие палаты Парламента зарегистрировали несколько указов. Король сам явился в Парламент и одним своим присутствием добился этой регистрации, но, как только он вышел из Дворца правосудия, там потихоньку заговорили о том, что необходимо вернуться к этому вопросу. Сторонники принца де Конде, друзья кардинала де Реца, все старые фрондеры, а их там было немало, устав от молчания, которое им навязали после возвращения короля в Париж, начали роптать. Прошло несколько дней, в продолжение которых этот ропот усилился до такой степени, что однажды вечером король услышал его в Венсенском замке, который после бегства кардинала де Реца он сделал своей летней резиденцией.
Людовик XIV послал Парламенту повеление собраться на другой день.
Этот приказ расстроил назначенную охоту, обещавшую быть превосходной. Поэтому юному королю пришлось выслушать множество увещеваний, в которых на этот раз не было ничего парламентского. Но Людовик XIV успокоил окружающих, заявив, что его присутствие в Парламенте нисколько не помешает охоте состояться.
И в самом деле, 10 апреля, в половине десятого утра, депутация парламентских чинов, посланная навстречу королю, с великим удивлением увидела, как он появился в охотничьем платье, то есть в красном камзоле, в серой шляпе и высоких сапогах, и в сопровождении всех своих придворных, одетых точно так же.
«В этом неупотребительном наряде, — рассказывает маркиз де Монгла́, главный королевский гардеробмейстер, — король выслушал мессу, затем с обычными правилами этикета занял свое место в Парламенте и, с хлыстом в руке, заявил парламентским чинам, что он желает, чтобы впредь его указы регистрировались, а не обсуждались, пригрозив при этом, что в противном случае он вернется туда и наведет там порядок».
Такой государственный переворот должен был повлечь за собой или всеобщий бунт, или слепое повиновение. Но время бунтов прошло, и Парламент, у которого достало сил противостоять министру, осознал свою слабость против короля и повиновался.
Это был последний вздох, который умирающая Фронда испустила во Дворце правосудия. Так что все продолжало содействовать желаниям короля. Кардинал де Рец, вынужденный из-за своей раны оставить свой замысел идти на Париж, укрылся, как мы уже говорили, в Маш-куле, у своего брата, а из Машкуля перебрался в Бель-Иль. Но, преследуемый войсками маршала де Ла Мейре, он сел на корабль, высадился в Испании, пересек весь Пиренейский полуостров и вовремя прибыл в Рим, чтобы принять участие в похоронах Иннокентия X, своего покровителя. Так что с его стороны французскому двору не приходилось опасаться ничего, кроме интриг, которые Гонди мог начать плести далеко от Франции, в римской курии. Однако этим интригам предстояло закончиться всего лишь помехами кардиналу Мазарини назначить архиепископом Парижским кого-либо из его ставленников.
Мазарини утешился в этой неудаче, выдав примерно в то же самое время другую свою племянницу, Лауру Мартиноцци, сестру принцессы де Конти, замуж за старшего сына герцога Моденского.
Наконец, решающую победу одержал маршал де Тюренн, заставив капитулировать Ландреси.
Получив это известие, король решил принять участие в кампании. Он прибыл в армию, чтобы вместе с ней вступить на вражескую землю. Войска двинулись вдоль течения Самбры до Тюэна и переправились через Шельду, идя навстречу испанской армии. Затем началась осада города Конде, имя которого носил мятежный принц, и взяли этот город за три дня.
Правда, принц де Конде в это время тоже не дремал: он напал на отряд фуражиров под командованием графа де Бюсси-Рабютена, того самого, что стал впоследствии так известен своими ссорами с г-жой де Севинье и своей «Любовной историей галлов»; в этой стычке Бюсси был разбит, а его солдаты разбежались, оставив в руках испанцев королевское знамя, украшенное геральдическими лилиями, которое принесли принцу де Конде и которое он учтиво отослал французскому королю. Однако Людовик XIV, будучи слишком гордым для того, чтобы принимать подобные подарки от врага, в особенности от бунтовщика, отослал знамя назад, приказав передать принцу, что такого рода трофеи слишком редки в Испании, чтобы он лишал его испанцев.
Спустя одиннадцать дней король захватил в качестве ответного хода Сен-Гилен и вернулся в Париж, оставив своих генералов укреплять четыре взятых города.
В столице молодого победителя ожидали новые празднества и новые балеты. Никогда еще в Париже не совершалось одновременно столько браков: Лаура Мартиноцци, как мы уже говорили, вышла замуж за сына герцога Моденского; маркиз де Тьянж женился на мадемуазель де Мортемар; Ломени де Бриенн, сын государственного министра, женился на одной из дочерей Шавиньи. Мы упоминаем здесь только три брака, заключенных почти в одно и то же время; но один из тогдашних авторов насчитал их тысячу сто в течение одного года.
Что же касается Олимпии Манчини, то она по-прежнему была царицей всех празднеств, и Лоре отмечал в своей «Исторической музе», как Людовик XIV угождал племяннице кардинала:
Дражайший наш король по ясной всем причине
Инфанту в танце вел, Олимпию Манчини.