Страница 31 из 192
Однако это ходатайство имело ничуть не больший успех, чем первое, хотя оно было предпринято главным заинтересованным лицом и посланец кардинала разъяснил папе, каким образом, обретя свободу, узник намерен действовать. Несмотря на все настояния Мальклера, папа ответил ему, что он прекрасно знает, что его согласие не придает законной силы отречению, вырванному силой, но он прекрасно знает и то, что для него было бы бесчестием услышать разговоры о том, что он утвердил отречение, подписанное в тюрьме.
Такой двусмысленный ответ весьма встревожил кардинала де Реца. Он знал маршала де Ла Мейре: это был человек, прошедший школу Ришелье, то есть школу повиновения; он ненавидел Мазарини, но трепетал перед ним. И правда, как только две эти новости были получены, узник заметил перемену в том, как обращался с ним его страж, который стал искать ссоры, утверждая, что просьба об утверждении отречения была комедией, разыгранной кардиналом в сговоре с папой, и что на самом деле он тайком подталкивал его святейшество к отказу, что тот и сделал. Кардинал пытался переубедить маршала, но тщетно: тот не хотел ничего слушать и упорствовал в своем убеждении, а точнее говоря, в своем желании думать, что дело обстоит именно так.
С этого времени узнику стало ясно, что маршал, несмотря на свое письменное обязательство, ищет лишь уважительного предлога, чтобы вернуть его в руки короля.
Путешествие в крепость Бреста, предпринятое маршалом спустя несколько дней, и отъезд его жены, всего за неделю до этого приехавшей из столицы и теперь отправленной им в Ла-Мейре, укрепили узника в его подозрениях.
Эти подозрения усилило также письмо от Монтрезора, которое одна из городских дам, посетивших кардинала, незаметно всунула ему в руку и которое содержало слова:
«В конце этого месяца, если Вы не сумеете бежать,
Вас переведут в Брест».
Письмо не было подписано, но кардинал узнал почерк. И он решил воспользоваться поданным ему советом. Однако побег был делом далеко не простым, так как со времени отказа, пришедшего из Рима, г-н де Ла Мейре стал еще недоверчивее, чем прежде.
По прибытии в Нант, выходя из кареты, кардинал увидел своего друга Бриссака, который его поджидал. Бриссак провел в Нанте несколько дней, потом уехал, но время от времени наезжал туда. И потому узник вполне естественно подумал о нем как о человеке, способном помочь ему бежать, и, когда Бриссак в очередной раз появился в Нанте, откровенно рассказал ему о том, что у него возникла необходимость бежать, если он не хочет снова попасть в руки короля.
Как и надеялся кардинал, Бриссак согласился помочь ему всеми возможными средствами, и, поскольку у него была привычка иметь во время своих поездок целый караван мулов для перевозки поклажи, такой же многочисленный, как у короля, они решили, что кардинал спрячется в один из дорожных сундуков, в котором проделают дыру, чтобы в нем можно было дышать, и, когда Бриссак снова отправится в дорогу, этот сундук погрузят вместе со всеми прочими.
Сундук был приготовлен, кардинал даже опробовал его и нашел, что такой способ побега вполне безопасен, как вдруг, к его великому удивлению, Бриссак, который этот план одобрил, внезапно отказался его исполнить, заявив, во-первых, что кардинал непременно задохнется в сундуке, а во-вторых, что после того, как его, Бриссака, столь радушно принимали у г-на де Ла Мейре, выкрасть у него узника означало бы нарушить все законы гостеприимства.
Сколько Гонди ни упрашивал Бриссака, взывая к их старой дружбе, ему не удалось добиться ничего, кроме обещания помочь беглецу, когда тот будет уже вне стен замка; но содействовать побегу он решительно отказался.
Так что пришлось искать другие способы обрести свободу, и кардинал занялся этим со всем пылом человека, уже два года томившегося в тюрьме.
Мы уже говорили, что узник прогуливался иногда в некоем подобии садика, разбитого на бастионе, подножие которого омывала Луара. Стоял август, и кардинал заметил, что с понижением уровня воды в реке у подножия бастиона образовалась полоска суши; второе его наблюдение состояло в том, что между террасой, откуда за ним следили, и садом имелась калитка, которую навесили для того, чтобы помешать солдатам лакомиться виноградом.
На этих наблюдениях кардинал и построил свой план побега; у него был шифр, служивший ему для переписки с президентом Бельевром, и с помощью этого шифра он уведомил его, что побег состоится 8 августа.
Один из дворян, состоявших на службе у кардинала, должен был с пяти часов вечера находиться у подножия бастиона вместе с конюшим герцога де Бриссака и двумя своими друзьями: дворянина звали Буагерен, а конюшего Ла Ральд. Что же касается герцога де Бриссака, то он должен был в условленном месте, в лодке, вместе с шевалье де Севинье дожидаться беглеца.
Кардинал вынашивал замысел, вполне достойный его авантюрного характера, хотя, как признается он сам, принадлежала эта мысль не ему, а его другу Комартену: обретя свободу, он должен был, воспользовавшись отсутствием короля и всего двора, отбывших к армии, двинуться на столицу и захватить ее. Этот замысел, каким бы рискованным он ни казался на первый взгляд, был, по-видимому, вполне исполним, поскольку президент Бельевр, которому стало известно о нем, полностью его одобрил.
Извещая президента о том, что побег назначен на 8 августа, кардинал де Рец вдобавок уведомил его, что в середине августа он будет служить мессу в соборе Парижской Богоматери.
Итак, 8 августа, в пять часов вечера, кардинал по своему обыкновению вышел в сад погулять; в свой черед стражник, не спускавший с него глаз, занял свой пост на террасе.
Кардинал прошел через решетчатую калитку, отделявшую террасу от сада, спокойно закрыл ее за собой, быстро запер на ключ и положил ключ себе в карман. Никто этого не заметил; правда, камердинер кардинала отвлекал стражников, угощая их вином; оставались, однако, двое часовых, стоявших на стене слева и справа от бастиона.
Для начала кардинал огляделся вокруг: какой-то монах-доминиканец купался в Луаре, а шагах в ста от него купались двое пажей. Кардинал подошел к парапету и увидел четырех своих людей, которые, делая вид, что они поят своих лошадей, стояли у подножия бастиона.
Врач кардинала должен был спрятать в кустах палку с намотанной на нее веревкой, и узник, привязав конец этой веревки к зубцу стены и сев верхом на палку, мог спуститься вниз, держась обеими руками за веревку и своим собственным весом вынуждая ее разматываться.
Гонди раздвинул руками кусты: веревка лежала на месте.
В эту минуту он вздрогнул, ибо со стороны реки послышались громкие крики; он обернулся: кричал монах, который, не умея плавать, зашел чересчур далеко в воду и стал тонуть.
Сочтя момент благоприятным, Гонди вытащил веревку, быстро закрепил ее конец, сел верхом на палку и начал спускаться вдоль стены.
Часовой заметил беглеца и взял его на прицел.
— Эй! — крикнул ему кардинал. — Если ты выстрелишь, я велю тебя повесить!
Часовой подумал, что узник бежит с согласия г-на де Ла Мейре, и не стал кричать.
Два пажа, в свой черед увидевшие кардинала, который раскачивался на конце веревки, завопили как резаные. Но все подумали, что они кричат, зовя на помощь тонувшему монаху, и никто не обратил внимания на беглеца.
Кардинал благополучно спустился вниз, вскочил в седло и вместе со своими дворянами галопом помчался по направлению к Мову; между Нантом и Парижем его ждали сорок подстав, и он рассчитывал прибыть в столицу во вторник на рассвете.
Необходимо было нестись вскачь, чтобы не дать времени гвардейцам маршала запереть ворота маленькой улицы предместья, где находилась их казарма. Под кардиналом была превосходнейшая лошадь, которая обошлась г-ну де Бриссаку в тысячу экю, но он не мог ослабить ее поводья, поскольку мостовая была скверная. Оказавшись на улице, которую им предстояло проехать насквозь, кардинал и его спутники увидели двух гвардейцев маршала, и, хотя те явно еще ничего не знали о побеге, Буагерен крикнул Гонди, чтобы он держал наготове пистолет. Это был один из тех советов, в повторении которых воинственный прелат не нуждался: он выхватил пистолет из седельной кобуры и направил его на того из гвардейцев, кто был ближе к нему. Однако в это мгновение солнечный луч, отразившись от замка пистолета, ослепил лошадь, словно молния; она отскочила в сторону, рухнула как подкошенная и сбросила седока, который ударился о каменную тумбу, стоявшую у ворот, и сломал себе плечо. Спутники кардинала мгновенно подняли его и усадили на лошадь; страдая от ужаснейших болей, он, тем не менее, продолжил путь, хотя время от времени дергал себя за волосы, чтобы не лишиться чувств.