Страница 18 из 192
Принцесса отправилась к ратуше вместе с двумя своими постоянными адъютантами — г-жой де Фиески и г-жой де Фронтенак, а также с г-жой де Сюлли и г-жой де Виллар, не скрывавшими своего страха. Выехав из Люксембургского дворца в сопровождении всех офицеров его королевского высочества и принца де Конде, пять героинь тотчас же наткнулись на мертвеца, лежавшего на улице, что едва не заставило г-жу де Сюлли и г-жу де Виллар повернуть обратно, но мадемуазель де Монпансье ободрила их и удержала.
Но это было лишь началом. Доехав до конца улицы Жевр и собираясь повернуть на мост Нотр-Дам, они увидели, как несут тело парламентского советника Феррана, убитого ударами кинжала; это зрелище произвело тем более тяжелое впечатление на принцессу, что убитый входил в число ее лучших друзей. Она расспросила прохожих и узнала, что убили еще и советника Счетной палаты Мирона, который также был одним из друзей принцессы. Ей рассказали, помимо всего прочего, о викарии церкви Сен-Жан-ан-Грев, который, желая спасти своего кюре, окруженного народа, схватил с алтаря потир и, подняв его над головой, выбежал из церкви, но, несмотря на эту небесную защиту, разъяренные бунтовщики начали стрелять по нему.
Услышав эти трагические новости, все офицеры, сопровождавшие мадемуазель де Монпансье, спешились и окружили ее экипаж, чтобы помешать ей ехать дальше. Тогда она послала к ратуше трех или четырех гонцов, но ни один из них не вернулся. Стали искать какого-нибудь трубача, чтобы приказать ему протрубить, но его нигде не удалось найти. Тогда, рассудив, что трубача, возможно, удастся отыскать в Немурском дворце, принцесса решила отправиться туда. Но тут случилось еще одно происшествие: проезжая по Малому мосту, карета принцессы зацепилась за телегу, в которой везли мертвецов из ратуши и которая была доверху заполнена трупами; поскольку в этот момент ее высочество выглядывала из окна, у нее едва хватило времени на то, чтобы отпрянуть в глубь кареты, дабы не удариться лицом о ноги, торчавшие из всех щелей телеги. В любых других обстоятельствах ее высочеству вполне хватило бы этого, чтобы упасть в обморок, но за последние два дня она видела столько убитых из числа своих друзей, что мертвые тела незнакомых людей не произвели на нее такого уж сильного впечатления.
В Немурском дворце никакого трубача отыскать не удалось, и мадемуазель де Монпансье удовольствовалась тем, что справилась о самочувствии герцога: его рана на руке оказалась очень легкой, и он был уже на пути к выздоровлению. Госпожа г-жа де Виллар, которой не очень нравились воинственные настроения принцессы, воспользовалась обстоятельствами, чтобы остаться в Немурском дворце, а г-жа де Фиески, испытывавшая страшную усталость, попросила у принцессы разрешения расстаться с ней, чтобы уехать к себе домой и лечь в постель.
Мадемуазель де Монпансье вернулась в Люксембургский дворец крайне огорченной своей неудачей, однако герцог Орлеанский, всегда проявлявший большую храбрость, если ему не предстояло рисковать своей особой, предложил дочери сделать вторую попытку. Принцесса, которую не нужно было побуждать к действию, когда речь шла о том, чтобы броситься в очередную авантюру, тотчас же согласилась и, хотя была уже полночь, выехала из дворца, сопровождаемая на этот раз меньшей свитой, чем раньше, ибо г-жа де Фиески и г-жа де Виллар покинули ее в ходе первой поездки.
На этот раз людские толпы уже исчезли и улицы были заполнены отрядами вооруженной стражи; все эти отряды предложили мадемуазель де Монпансье присоединиться к ее конвою, так что она вполне могла бы приехать на Гревскую площадь, находясь во главе пяти сотен людей, на она этого не пожелала и приехала туда почти одна.
Навстречу принцессе вышел герцог де Бофор, он помог ей выйти из кареты, и они вместе вошли в двери ратуши, переступая через еще дымившиеся балки. Здание казалось безлюдным, в нем не было видно ни одного человека; главный зал, где проходило заседание, еще заставленный стульями и скамьями амфитеатра, был совершенно пуст. Мадемуазель де Монпансье печально смотрела на то, во что этот зал превратился после собрания, как вдруг туда потихоньку вошел смотритель ратуши и, подойдя к принцессе, сказал ей, что купеческий старшина находится в кабинете и был бы рад увидеться с ней. Оставив своих дам в главном зале, принцесса одна поднялась в кабинет, где застала купеческого старшину в парике, изменившим его облик, но, впрочем, с таким безмятежным и таким спокойным лицом, как если бы он не подвергался никакой опасности.
— Сударь, — сказала ему принцесса, — его королевское высочество послал меня сюда, чтобы вызволить вас из этого положения, и я с радостью приняла поручение, ибо всегда питала к вам уважение. Я не вхожу в то, почему его королевское высочество полагает себя вправе жаловаться на вас. Несомненно, вы считали, что поступаете правильно, ведь зачастую именно наши друзья ставят нас в тягостное положение.
— Ваше высочество, — отвечал купеческий старшина, — вы оказываете мне слишком много чести, думая так обо мне, всепокорнейшем слуге его королевского высочества и вашего высочества; поверьте мне, что во всем том, что мне доводилось делать до сегодняшнего дня, я всегда действовал по совести. Теперь, как я понимаю, меня хотят отрешить от должности. Что ж, тем лучше! Я буду очень рад не исполнять в такое время, как нынешнее, эту должность, и, если вы прикажете принести мне бумагу и чернила, я тотчас напишу прошение об отставке.
— Сударь! — сказала принцесса. — Я дам его королевскому высочеству отчет обо всем, что вы мне говорите. Что же касается вашего прошения об отставке, то, если оно понадобится, за ним пришлют; но сохрани меня Боже что-нибудь требовать от человека, которому я только что спасла жизнь!
— В итоге, — в свой черед вступил в разговор г-н де Бофор, — чего вы желаете и что я могу для вас сделать?
— Я желаю, — ответил купеческий старшина, — возвратиться к себе домой, и вы можете, монсеньор, приказать проводить меня.
— Ладно! — произнес герцог.
Затем он отправился обследовать боковую дверь здания и, убедившись в ее безопасности, вернулся за купеческим старшиной.
Добряк горячо поблагодарил обоих своих спасителей и удалился.
По окончании этой первой операции принцесса вспомнила о маршале де Л’Опитале, который оказался в не менее опасном положении и которому от ее имени было сказано, что она готова обеспечить ему отступление. Но, сойдя вниз, она застала г-жу де Сюлли и г-жу де Фиески, своих генералов, в крайнем испуге: пока они беседовали вдвоем, между ними пролетела мушкетная пуля, не задев, правда, ни ту, ни другую, и ударилась в стену. Мадемуазель де Монпансье успокоила их, а затем постучала в дверь комнаты, где, как ей сказали, находился маршал. Но никто не отвечал: устав ждать или не желая ничем быть обязанным своим врагам, маршал вылез из окна, воспользовавшись помощью лакея, которому он пообещал за эту услугу сто пистолей и которому на другой день они действительно были посланы.
Начинало светать, и народ снова стал собираться на улицах. Принцессе нечего было больше делать в ратуше, и она вернулась к себе: было четыре часа утра; она легла в постель и спала весь день.
Днем к купеческому старшине пришли за прошением об отставке, которое он сам предложил написать, и в тот же вечер советник Бруссель, по поводу образа мыслей которого ни у кого не возникало никаких сомнений, был назначен на это место; на другой день в ратуше состоялось собрание для утверждения его в новой должности, после чего он отправился в Люксембургский дворец и присягнул его королевскому высочеству, как по обычаю было принято присягать королю.
Узнав эти новости, двор удалился из Сен-Дени в Понтуаз. Вначале намеревались отправить короля в Нормандию, но затем совершенно справедливо рассудили, что он будет в большей безопасности в окружении своей армии под командованием г-на де Тюренна, чем где-нибудь еще.
Тем временем принцы оказывали воздействие на Парламент, безымянные сочинители строчили брошюры, где они требовали регентства, а Бруссель самолично предлагал в собрании вернуть герцогу Орлеанскому звание главного наместника королевства, которое тот носил в годы малолетства короля, с правом вести войну и распоряжаться финансами, и которым он мог бы пользоваться, отстранив кардинала Мазарини. Наконец, герцог Орлеанский добился следующей декларации, принятой большинством в семьдесят четыре голоса против шестидесяти девяти: