Страница 19 из 192
«Поскольку особа короля не находится на свободе, а удерживается кардиналом Мазарини, герцога Орлеанского просят употребить власть Его Величества совокупно с его собственной властью, дабы освободить короля, и с этой целью принять звание главного наместника короля на всем пространстве королевства и исполнять все соответствующие обязанности до тех пор, пока названный кардинал будет оставаться во Франции, равно как принца де Конде просят принять звание главнокомандующего армией, оставаясь при этом в подчинении Его Королевского Высочества».
Это была почти королевская власть. И потому, когда эту декларацию зачитали, советник Катина воскликнул:
— Ба! Ему недостает теперь только власти исцелять золотушных!
Декларация была издана 20 июля, а 31 июля указ королевского совета объявил все последние решения, принятые в здании Парламента, недействительными, ибо они исходят от людей, не имеющих ни свободы, ни власти, и повелел Парламенту переехать в Понтуаз, как некогда король Генрих III перевел его в Тур.
XXIX. 1652
Раздоры между принцами. — Следствие ссоры между герцогом Немурским и герцогом де Бофором. — Смертельная дуэль. — Принц де Конде получает пощечину. — Острота президента Бельевра. — Герцог Орлеанский теряет своего единственного сына. — Новая оппозиция Парламента. — Новый отъезд Мазарини. — Король вступает в Париж. — Затруднительное положение мадемуазель де Монпансье. — Отъезд принцев. — Их объявляют виновными в оскорблении величества. — Мазарини призывают вернуться. — Побудительная причина для его возвращения. — Опрометчивый шаг коадъютора. — Двор замышляет отделаться от него. — Воля короля начинает проявляться. — Арест кардинала де Реца. — Конец второй войны Фронды. — Возвращение Мазарини.
Стоило принцам одержать политическую победу, о которой мы только рассказали, как между ними начался раздор. Было решено учредить совет, более упорядоченный, чем прежний, и мало того, что все пожелали войти в него, так еще и начались споры между иностранными принцами и французскими по поводу первенства в нем. В итоге вспыхнула ссора между герцогом Немурским, принадлежавшим к Савойскому дому, и г-ном де Бофором, внебрачным отпрыском Французского дома. Эта ссора внушала друзьям обоих принцев тем больший страх, что она стала повторением опасной сцены в Орлеане, когда, напомним, г-н де Бофор дал пощечину герцогу Немурскому, а герцог Немурский сорвал парик с головы г-на де Бофора.
При первом же слухе об этой ссоре герцог Орлеанский и принц де Конде заставили герцога Немурского дать слово, что в течение суток он не будет ничего предпринимать против г-на де Бофора. Что же касается г-на де Бофора, то в отношении него беспокойства не было, так как все в один голос говорили, что в их споре он проявил ровно столько же терпения, сколько герцог Немурский выказал ожесточения.
Однако герцог Немурский, вне всякого сомнения, сделал какую-то мысленную оговорку, позволившую ему нарушить данное слово, ибо, обретя свободу действий, он тотчас же стал искать своего шурина. Найти его не составляло никакого труда, ибо это был самый известный и самый шумный человек в Париже, оставлявший везде, где бы он ни появлялся, следы своего появления. Так что герцогу Немурскому стало известно, что г-н де Бофор прогуливается в саду Тюильри вместе с четырьмя или пятью дворянами из числа своих друзей, и он немедленно отправился туда, чтобы встретиться с ним.
И в самом деле, стоило ему прийти в сад, как он увидел г-на де Бофора с четырьмя его друзьями: г-ном де Бюри, г-ном де Ри, Брийе и Эрикуром. Герцог Немурский направился прямо к нему и вызвал его на дуэль.
Господин де Бофор остался совершенно спокоен и нисколько не рассердился на герцога Немурского, поэтому он сделал все возможное, чтобы избежать этой дуэли, сославшись на то, что не может покинуть друзей и лучше будет перенести это дело на другой день. Но герцог Немурский в ответ заявил, повысив голос, что это нисколько не помешает поединку и что, напротив, он приведет сейчас же равное число своих собственных друзей, и, таким образом, составится полная партия. После этого не оставалось уже никакой возможности уладить ссору, ибо друзья г-на де Бофора, видя, что им бросили вызов, сочли делом чести ответить на него и заявили, что, дабы не откладывать бой, они отправляются на Конный рынок и будут ждать там герцога Немурского и его секундантов.
К несчастью, вернувшись к себе домой, герцог Немурский нашел нужное ему число дворян: это были молодые сеньоры — г-н де Виллар, шевалье де Ла Шез, Кампан и Люзерш. Они согласились принять участие в дуэли и тотчас отправились туда, где их ждали.
Герцог Немурский принес с собой шпаги и пистолеты и, чтобы не терять времени, заранее зарядил пистолеты. И потому, пока секунданты разбирались между собой и каждый из них выбирал себе противника, он подошел к г-ну де Бофору с намерением немедленно начать дуэль, однако тот вновь попытался решить дело миром.
— Дорогой брат! — сказал он. — Стыдно нам так горячиться, останемся лучше добрыми друзьями и забудем прошлое!
Но герцог Немурский бросил заряженный пистолет к ногам г-на де Бофора и, отступив на надлежащее расстояние, крикнул:
— Нет, мерзавец! Надо, чтобы или я тебя убил, или ты меня!
С этими словами он спустил курок своего пистолета, а затем, видя, что противник остался невредим, ринулся на него со шпагой в руке. Отступить было невозможно: г-н де Бофор подобрал с земли пистолет и выстрелил, почти не целясь; герцог Немурский упал, сраженный тремя пулями, которыми был заряжен пистолет.
Несколько человек, гулявших в саду Вандомского дворца, который находился совсем близко, бросились на шум, в том числе и аббат де Сен-Спир. Он устремился к раненому, но тот успел лишь прошептать «Иисус! Мария!», после чего сжал аббату руку и испустил дух.
В это время трое секундантов г-на де Бофора упали, тяжело раненные: это были граф де Бюри, г-н де Ри и Эрикур. Граф де Бюри в итоге поправился, а г-н де Ри и Эрикур умерли от ран.
На другой день начался спор между принцем Тарантским, сыном герцога де Ла Тремуя, и графом де Рьё, сыном герцога д’Эльбёфа: вопрос снова стоял о первенстве. Присутствовавший при этом принц де Конде принял сторону принца Тарантского, своего близкого родственника. Во время спора граф де Рьё сделал движение, которое принц де Конде воспринял как оскорбление и дал графу пощечину. Граф немедленно ответил тем же. Принц де Конде, у которого не было при себе шпаги, схватил шпагу барона де Миженна, г-н де Рьё обнажил свою, но г-н де Роган бросился между ними и силой увел графа, которого герцог Орлеанский отправил затем в Бастилию. Принц де Конде порывался последовать за графом де Рьё, чтобы потребовать от него удовлетворения, но все присутствующие уверяли принца, что он получил удар кулаком, а не пощечину. Принц де Конде долго сопротивлялся, но затем, рассудив, что не раз выказанная им храбрость ставит его выше всех оскорблений, смилостивился и в тот же вечер, входя к мадемуазель де Монпансье, сказал:
— Мадемуазель! Клянусь вам, вы видите человека, которого побили сегодня впервые в его жизни!
Подобное едва не случилось и в первую Фронду и было остановлено лишь шуткой президента Бельевра. Герцог де Бофор, встретив в герцоге д’Эльбёфе сопротивление своим замыслам, вышел из себя и, отыскивая средство добиться своей цели, воскликнул:
— Как вы думаете, если я дам господину д’Эльбёфу пощечину, не изменит ли это вида наших дел?
— Нет, монсеньор, — ответил президент Бельевр, — я думаю, что это изменит лишь вид господина д’Эльбёфа!
Через несколько дней после всех этих событий умер единственный сын герцога Орлеанского: это был очень красивый двухлетний мальчик, который, однако, не говорил и не ходил, поскольку одна нога у него была изогнута дугой; как говорили, это стало следствием того, что во время своей беременности герцогиня Орлеанская постоянно затягивалась корсетом. Герцог Орлеанский был чрезвычайно огорчен этой смертью; он уведомил об этом событии двор и попросил разрешения похоронить маленького принца в Сен-Дени, однако в этом разрешении ему было отказано в весьма грубом письме, где говорилось, что эта смерть ниспослана с Небес и служит ему наказанием за его бунт против короля.