Страница 14 из 192
— А знаете, дорогой Фламарен, — спросила принцесса, — о чем я думала, когда вы вошли?
— Право, нет, ваше высочество.
— Так вот, я думала о том, что завтра совершу какой-то поступок, столь же неожиданный, как в Орлеане.
— О! — воскликнул Фламарен. — В таком случае вашему высочеству придется быть очень изобретательной!
— И почему же?
— Да потому, что завтра ничего не случится; начались переговоры, и если армии сойдутся лицом к лицу, то лишь для того, чтобы побрататься.
— Да, да! — промолвила принцесса. — Я знаю обо всех этих переговорах, и с нашей стороны крайне глупо терять из-за них время попусту, вместо того чтобы готовить наши войска к сражению, ибо за эти дни Мазарини собрал все свои войска, а потому ничего, кроме неблагоприятного для нас поворота событий, завтрашний день принести не может.
— Вы так полагаете?
— Да! И он пройдет для вас, одного из переговорщиков, удачно, если все обойдется лишь сломанной рукой или ногой!
— Ну, ну! — промолвил Фламарен, прощаясь с принцессой. — До свидания, и завтра мы увидим, кто из нас ошибается — вы или я.
И они расстались, смеясь.
Фламарен был совершенно спокоен относительно наступавшего дня, ибо ему предсказали, что умрет он лишь с веревкой на шее.
Мадемуазель легла спать около часу ночи, но в шесть утра услышала стук в дверь. Она резко проснулась и позвала горничных, которые ввели в комнату графа де Фиески. Он был послан принцем де Конде к герцогу Орлеанскому, чтобы известить его о том, что на рассвете войска принца были атакованы королевской армией между Монмартром и Ла-Шапелью; что же касается него, графа де Фиески, то его только что не впустили в ворота Сен-Дени, и это внушило ему сильное беспокойство, как бы в случае отступления то же самое не случилось с принцем. И потому он умолял герцога Орлеанского сесть верхом и лично увидеть, в каком состоянии находятся дела; но произошло то, что в решительную минуту происходило всегда: мужество изменило Гастону, и он отказался встать с постели, заявив, что очень плохо чувствует себя. И вот тогда, не имея более надежды ни на кого, кроме принцессы, граф явился к ней, чтобы от имени принца де Конде умолять ее не оставлять его на произвол судьбы.
Но мадемуазель де Монпансье ни в коем случае и не собиралась этого делать: она вкусила в Орлеане ту живительную атмосферу гражданской войны, какая наполняла существование г-жи де Шеврёз и герцогини де Лонгвиль, и обрела в ней все ощущения игры, в которой на кон ставят свою жизнь, а не свое богатство. А кроме того, принцесса де Конде была очень больна в это время, и мадемуазель де Монпансье, вечно искавшая себе мужа, питала в глубине сердца если и не желание, то, по крайней мере, надежду выйти замуж за принца де Конде. И потому она пообещала графу де Фиески сделать все, что будет в ее силах, живо поднялась, со всей возможной поспешностью оделась и помчалась в Люксембургский дворец, где застала герцога Орлеанского уже на ногах, стоящим на крыльце.
— Ах, сударь, — увидев его, воскликнула принцесса, — то, что я вижу, переполняет меня радостью! Граф де Фиески, покидая меня, сказал, что вы больны, а я, напротив, застаю вас на ногах!
— Граф де Фиески не ошибся, дорогая моя дочь, — промолвил Гастон. — Правда, я болен не настолько, чтобы оставаться в постели, но вполне достаточно для того, чтобы не вмешиваться сегодня ни в какое дело.
— И тем не менее необходимо, если это возможно, заставить себя сесть верхом, — сказала принцесса, — ибо, если у меня достанет смелости давать советы своему отцу, я скажу ему, что дело, о котором сегодня идет речь, очень сильно касается его чести.
— Моя дорогая дочь, — произнес герцог, — я благодарю вас за совет, но, по правде сказать, исполнить его невозможно, ибо я чувствую себя слишком слабым и не смогу сделать и ста шагов.
— Тогда, монсеньор, вы уж точно ложитесь в постель, — заявила мадемуазель де Монпансье, — ибо в глазах людей вам лучше быть больным всерьез!
Совет был хорош, но Гастон Орлеанский не пожелал последовать ему; впрочем, он был весьма спокоен, как и все его приближенные, которые ходили взад-вперед, повторяя: «Ей-ей, каждый за себя, спасайся кто может!»
— По правде сказать, монсеньор, — подстегиваемая нетерпением, промолвила принцесса, — все это очень странно, и, если только в кармане у вас не лежит выгодное для вас и ваших сторонников соглашение с Мазарини, я не понимаю вашего спокойствия!
Герцог ничего не ответил дочери на брошенное ею обвинение, и это доказывало мадемуазель де Монпансье, что сказанное ею вполне могло быть правдой; но, поскольку в эту минуту явились г-н де Роган и г-н де Шавиньи, ближайшие друзья принца де Конде, им удалось в конце концов убедить герцога послать вместо себя в ратушу дочь, как он уже посылал ее в Орлеан, и с этой целью Гастон вручил г-ну де Рогану письмо городским властям, которым он уполномочил мадемуазель де Монпансье изложить им его намерения.
Взяв это письмо, принцесса тотчас же уехала из Люксембургского дворца вместе с графиней де Фиески, ставшей ее постоянным адъютантом. На улице Дофина она столкнулась с Жарзе, тем самым, о ком у нас шла речь в связи со ссорой г-на де Бофора с мазаринистами в ресторации Ренара. Теперь Жарзе стоял на стороне принца де Конде и был послан им к герцогу Орлеанскому с целью добиться от него приказа пропустить через город войска, которые были дислоцированы в Пуасси и в которых принц крайне нуждался, подвергнувшись ожесточенной атаке и оказавшись перед лицом втрое превосходивших его численностью сторонников короля; войска эти стояли в ожидании у ворот Сент-Оноре.
Жарзе оставил сражение, когда оно было в самом разгаре; он был ранен пулей, которая прошила ему руку возле локтя, затронув кость, и это причиняло ему сильную боль. Принцесса повезла его вместе с собой в ратушу, разъяснив ему, что обращаться следует не к герцогу Орлеанскому, а к парижскому губернатору, к которому у нее есть письмо; Жарзе последовал за ней.
Улицы были заполнены толпами людей; почти все горожане имели при себе оружие, и, поскольку они узнавали мадемуазель де Монпансье, а ее подвиг в Орлеане, наделавший столько шума, еще не был забыт, ее встречали криками:
— Мы с вами, принцесса, мы с вами! Только прикажите, и мы все исполним!
Принцесса ласково благодарила горожан и выражала им свою признательность, объясняя им, что она едет теперь в ратушу посоветоваться с губернатором Парижа, и прося их сохранять подобную готовность и впредь. И в самом деле, если бы мадемуазель де Монпансье отказали в том, о чем она намеревалась просить, то народ, столь расположенный к ней, стал бы ее последней надеждой.
Наконец, они подъехали к ратуше: маршал де Л’Опиталь, губернатор Парижа, и советник Лефевр, купеческий старшина, вышли на крыльцо встречать принцессу, принося ей извинения, что встречают ее здесь, а не раньше, но их не предупредили о ее приезде заблаговременно; мадемуазель де Монпансье поблагодарила их, сказав им, что герцог Орлеанский, будучи болен, вместо себя послал ее, и попросила их последовать за ней в зал заседаний, что они тотчас и сделали. Там г-н де Роган предъявил им письмо его королевского высочества, и письмо это зачитал секретарь. Оно предоставляло мадемуазель де Монпансье все полномочия.
— Итак, чего же желает его королевское высочество? — спросили члены собрания, когда чтение было закончено.
— У него есть три требования, — твердым голосом произнесла мадемуазель де Монпансье. — Во-первых, во всех кварталах города жители должны взяться за оружие.
— Это уже сделано, — промолвил маршал де Л’Опиталь.
— Во-вторых, отрядить из городского ополчения две тысячи человек и послать их на помощь принцу де Конде.
— Это крайне затруднительно, — ответил маршал, — ибо ополченцев, в отличие от солдат регулярного войска, отрядить невозможно; но будьте спокойны, господину принцу пошлют две тысячи человек, находящихся под командованием его королевского высочества.
— И, наконец, в-третьих, — сказала мадемуазель де Монпансье, сохранив это требование напоследок, как самое важное, — пропустить войска от ворот Сент-Оноре до ворот Сен-Дени или Сент-Антуан.