Страница 12 из 192
«Мадемуазель!
Тотчас же по приезде моем сюда я счел своим долгом послать к Вам Гито, чтобы засвидетельствовать Вам мою признательность за все то благорасположение, какое Вы проявляете ко мне, и одновременно вместе с Вами порадоваться Вашему успешному вступлению в Орлеан. Это деяние совершенно только Вами и имеет исключительную важность. Соблаговолите принять уверения в моей неукоснительной преданности интересам господина герцога Орлеанского и неизменной готовности доказывать Вам, что, служа с величайшим почтением и пылом Вашим интересам, Мадемуазель, я остаюсь Вашим всенижайшим и всепокорнейшим слугой. Луи де Бурбон».
Тем не менее помощь, привнесенная принцем де Конде в дела гражданской войны, была исключительно личной, ибо он приехал в сопровождении всего лишь семи человек, оставив у себя за спиной почти взбунтовавшийся против него Ажен и полностью расколотую постыдными распрями собственную семью. За семь дней он преодолел расстояние, отделяющее Бордо от Орлеана, и едва не был захвачен в Коне каким-то капитаном на королевской службе, разминувшимся с ним всего на полчаса.
Но принц де Конде был похож на Цезаря: куда бы он ни шел, он вел с собой свою удачу. Он прибыл 1 апреля, и неделю спустя мадемуазель де Монпансье получила от него новое письмо:
«Мадемуазель!
Я получаю столько новых доказательств Вашего ко мне благорасположения, что у меня недостает слов, чтобы выразить Вам свою благодарность, и мне остается лишь заверить Вас, что я готов сделать все что угодно, чтобы услужить Вам; окажите мне честь, проникнитесь этим убеждением и сделайте его основой Вашего отношения ко мне. Вчера я получил известие, что мазаринистская армия перешла реку и разделилась на несколько квартир. В тот же час я решил атаковать их. Это удалось мне настолько хорошо, что я напал на них прежде, чем неприятель был предупрежден о нападении. Сначала я разбил три драгунских полка, а затем двинулся на генерала д’Окенкура и разбил его тоже. Здесь нам оказали небольшое сопротивление, но в конечном счете враги обратились в бегство, и мы преследовали их в течение трех часов, а затем двинулись на маршала де Тюренна; но он занял, как выяснилось, настолько выгодную позицию, а наши солдаты так устали после долгой скачки и были так обременены захваченной ими добычей, что мы не сочли нужным атаковать его в такой выгодной позиции, и все обошлось пушечной пальбой; в конце концов он отступил. Все войска д’Окенкура были обращены в бегство, весь обоз захвачен, нашей добычей стали около трех тысяч лошадей, множество пленных и их военное снаряжение. Герцог Немурский творил в этом сражении чудеса и был ранен пистолетной пулей в бедро, но рана его неопасна; под г-ном де Бофором была убита лошадь, что не помешало ему храбро сражаться; отличились также г-н де Ларошфуко, равно как и Кленшан, Таванн, Валон и все другие генералы; Маре ранен пушечным ядром, но сверх того мы потеряли убитыми не более тридцати человек. Я полагаю, что Вы останетесь весьма довольны этими новостями и не сомневаетесь в том, что я всегда готов быть, Мадемуазель, Вашим всенижайшим и всепокорнейшим слугой. Луи де Бурбон».
За исключением известия о потерях в этом сражении, опечаливших мадемуазель де Монпансье тем больше, что раненые, названные в письме принца, были ее друзьями, полученные новости доставили ей огромную радость. И в самом деле, королевская армия пребывала в крайнем смятении. Двор находился в Жьене, пребывая в безденежье и терпя лишения, ибо все города запирали перед ним свои ворота, как это сделал Орлеан. Поражение маршала д’Окенкура вызвало страшную тревогу в королевской ставке. Узнав о приближении войск, королева тотчас же отдала приказ собрать все экипажи, находившиеся в радиусе пяти льё от Жьена, на другой стороне Луары и направиться в Сен-Фаржо. На рассвете все кареты уже были по другую сторону моста, заполненные придворными дамами и фрейлинами, но двигались экипажи в такой тесноте и сутолоке, что если бы принц де Конде одолел маршала де Тюренна и горстку имевшихся у него солдат, то он захватил бы в плен короля и весь его двор.
«И потому, — говорит Лапорт, — на ночлег в Сен-Фаржо все прибыли настолько ошалевшие, что не понимали, ни что они делали, ни что им следует делать».
Покинув Сен-Фаржо, двор проследовал через Осер, Жуаньи, Санс и Монтро. Во время этого отступления, весьма походившего на бегство, приказы отдавались так плохо, что все придворные буквально грабили друг друга. Даже король подвергся такому разбою: брат графа де Брольи похитил лошадей из Малой королевской конюшни, и, когда г-н де Беренген послал Живри, конюшего короля, потребовать назад украденных лошадей, тот, кто их удерживал, рассмеялся в лицо Живри и выставил его за порог.
Из Монтро двор переехал в Корбей. И там, после общей битвы, произошел поединок между королем и его братом. Поскольку излагать подробности их сражения затруднительно, мы предоставляем эту заботу Лапорту.
«Король, — рассказывает он, — пожелал, чтобы его брат спал с ним в его комнате, которая была так мала, что проход в ней имелся лишь для одного человека. Утром, когда они проснулись, король неумышленно плюнул на постель брата, который тотчас, уже нарочно, плюнул на постель короля; король, слегка рассердившись, плюнул брату в лицо; тот вскочил на постель короля и стал писать на нее; король принялся делать то же самое на постели брата; когда же запасы слюны и мочи у них израсходовались, они стали отнимать друг у друга простыни, а затем принялись драться. Во время этой ссоры я делал все, что было в моих силах, чтобы остановить короля, но, так и не сумев добиться своего, был вынужден позвать г-на де Вильруа, который явился и навел порядок. Герцог пришел в ярость раньше короля, но успокоить короля оказалось труднее, чем герцога».
Совершив огромный крюк и оставив Париж слева, двор прибыл в Сен-Жермен; там стало известно, что парижане разрушили все мосты, и это крайне огорчило придворных, ибо они рассчитывали запастись в Париже деньгами, в которых нуждались все: по слухам, деньги были только у кардинала, но он изо всех сил отрицал это, уверяя, напротив, что он беднее самого последнего солдата.
Той же ночью стало известно о новом сражении, которое произошло близ Этампа и в котором армия принцев была отброшена назад. Новость пришла на рассвете; г-н де Вильруа первым узнал ее и помчался уведомить о ней короля, герцога Анжуйского и Ла Порта. Все трое тотчас же поднялись и в тапках, ночных колпаках и домашних халатах побежали сообщить радостную весть кардиналу, который еще спал, но тут же поднялся и в таком же самом наряде бросился к королеве, чтобы передать ей это известие. Все эти мелкие подробности свидетельствуют о том, в каком беспокойстве пребывал тогда двор, если новость о таком незначительном успехе произвела там столь сильное впечатление.
Одна поучительная история может дать представление о том, каким малым влиянием, при всем своем совершеннолетии, пользовался в то время король. Когда Бираг, первый лакей королевского гардероба, попросил однажды г-на де Креки, занимавшего тогда должность первого дворянина королевских покоев, поговорить с королем о своем родственнике, знаменщике Пикардийского полка, раненном в сражении при Этампе и просившем предоставить ему место своего лейтенанта, который был убит в том же бою, король счел это справедливым и охотно пообещал поговорить об этом деле с королевой и его высокопреосвященством, но в течение пяти или шести дней не давал Бирагу никакого ответа; и вот на шестой день г-н де Креки, присутствуя при том, как Лапорт одевал короля, спросил его величество, не соблаговолит ли тот вспомнить о просьбе Бирага. Король ничего не ответил и опустил голову, как если бы не слышал его слов.
— Государь, — произнес Лапорт, который в это время обувал короля, опустившись перед ним на одно колено, — те, кто имеет честь служить вашему величеству, очень несчастливы, ибо они не могут даже надеяться получить то, что им полагается по справедливости!