Страница 108 из 192
— Ах, господин граф, как я счастлив, что вижу вас! Поверьте, что я с величайшим удовольствием (тут он остановился, чтобы покрепче поцеловать графа)… Да, сударь, поверьте, что я с величайшей радостью, какой не испытывал за всю свою жизнь (он возобновил поцелуи)… и с величайшим удовлетворением навсегда расстаюсь с вами и прощаюсь с августейшим Австрийским домом!
И, оставив графа Харраха в полном изумлении после этого приветствия, герцог де Абрантес обратился ко всем:
— Господа! Герцог Анжуйский провозглашен королем Испании! Да здравствует король Филипп Пятый!
И, раздвинув толпу, ошеломленную этой новостью, он вышел из зала.
Не пускаясь ни в какие расспросы, г-н де Бленкур в свой черед бросился вон из дворца и помчался к себе составлять срочную депешу. Когда он уже заканчивал ее, из государственного совета ему доставили послание, содержавшее извлечение из духовной Карла И, которое он тут же вставил в свое письмо.
Находившийся в Байонне г-н д’Аркур имел позволение вскрывать все адресованные Людовику XIV письма, чтобы действовать в соответствии с получаемыми известиями и не терять времени в ожидании распоряжений двора, которые, впрочем, были даны ему заранее и в предвидении любого развития событий. Курьер г-на де Блекура мчался с такой поспешностью, что прибыл в Байонну едва живой. Господин д’Аркур немедленно отправил в Фонтенбло, где находился тогда двор, другого посланца с короткой депешей, которую он приказал передать Барбезьё, своему другу, чтобы именно он стал вестником этой великой новости и извлек из этого всю выгоду. Курьер и в самом деле прибыл к Барбезьё, и министр, не теряя времени, понес депешу королю, который в этот момент находился в финансовом совете.
Это было во вторник 9 ноября.
Король, намеревавшийся по выходе из совета поохотиться с ружьем, тотчас же отменил охоту; он отобедал, как обычно, в одиночестве, не подавая вида, что ему стало известно нечто чрезвычайно важное, и сообщил лишь о смерти испанского короля, распорядившись, чтобы всю зиму при дворе не было ни вечерних приемов, ни театральных представлений, ни каких-либо увеселений. Но, возвратившись к себе в кабинет, он приказал министрам явиться к трем часам дня в покои г-жи де Ментенон. Курьер, посланный к дофину, застал его на волчьей охоте. Дофин немедленно вернулся и в три часа вместе с министрами явился к г-же де Ментенон.
Совет продолжался до семи часов вечера, после чего король до десяти вечера занимался делами с г-ном де Торси и Барбезьё.
На другой день совет собирался дважды и каждый раз в покоях г-жи де Ментенон. Как ни привычен был двор к ее фавору, все, однако, с определенным удивлением взирали на то, что ее почти открыто приглашали обсуждать самое важное дело, какое за все это долгое царствование рассматривалось в государственном совете.
Все оставались в неизвестности и сомнениях вплоть до воскресенья 14 ноября, когда г-н де Торси после продолжительного разговора с королем пригласил испанского посла явиться на другой день вечером в Версаль.
В понедельник 15 ноября, между девятью и десятью часами утра, король выехал из Фонтенбло и прибыл в Версаль около четырех часов пополудни. В тот же вечер он принял испанского посла, но никакие сведения об этом свидании не просочились.
На другой день, во вторник 16 ноября, по окончании своей утренней аудиенции, король пригласил посла в свой кабинет, куда уже вошел через заднюю дверь герцог Анжуйский. Указывая испанскому посланнику на своего внука, Людовик XIV сказал ему:
— Сударь! Вот герцог Анжуйский, которого вы можете приветствовать как своего короля!
Посол тотчас же бросился на колени и обратился к юному принцу с длинной речью, произнося ее по-испански. Людовик XIV дал ему довести эту речь до конца, а потом промолвил:
— Сударь, мой внук не говорит еще на этом языке, который отныне станет его языком; так что я буду отвечать вам от его имени.
И тотчас же, приказав, вопреки обыкновению, распахнуть обе половинки двери своего кабинета, король позволил войти туда всем, кто у нее собрался. Собралась большая толпа, ибо все были охвачены сильнейшим любопытством. Положив тогда левую руку на голову своего внука и указывая на него правой, Людовик XIV произнес:
— Господа! Вот король Испании! Он призван на трон в силу своего происхождения: покойный король признал его право в своем завещании; весь испанский народ желает видеть его своим монархом и настойчиво просит его у меня. Это повеление Небес, и я с удовольствием повинуюсь ему.
Затем, обратясь к внуку, он добавил:
— Будьте добрым испанцем, но, хотя именно это станет теперь вашей первейшей обязанностью, помните, что вы родились французом, и поддерживайте союз между двумя народами: это средство сделать их счастливыми и сохранить мир в Европе!
В тот же день было решено, что король Испании отправится в свои владения 1 декабря; что его будут сопровождать до границы двое его братьев-принцев; что г-н де Бовилье, его воспитатель, на время всего путешествия получит власть над принцами и придворными, а также командование над гвардией, войсками, офицерами и свитой и один будет управлять и распоряжаться всем. В помощь ему придали герцога де Ноайля, но не для того, чтобы вмешиваться в его распоряжения и отдавать какие бы то ни было приказания в его присутствии, хотя герцог был маршалом Франции и капитаном королевской гвардии, а для того, чтобы заменить г-на де Бовилье в случае его болезни или отсутствия. Каждому из них выдали на это путешествие по пятьдесят тысяч ливров.
Все произошло так, как наметил Людовик XIV, с той лишь разницей, что отъезд испанского короля состоялся не 1 декабря, а 4-го.
Было решено, что 2 декабря новый король приедет в Мёдон проститься с отцом. И потому весь двор дофина получил распоряжение собраться для этого торжественного события.
Герцогиня Бурбонская, сводная сестра дофина, имевшая на него большое влияние, попросила его пригласить г-жу де Монтеспан приехать в Мёдон в тот день, когда к нему явится с прощальным визитом король Испании. Дофин согласился на это вполне охотно, ибо тем самым он доставлял себе одновременно два удовольствия: угождал герцогине Бурбонской и досаждал г-же де Ментенон, которую он не только никогда не принимал у себя, но и сам бывал у ней лишь в те дни, когда ему приходилось присутствовать в совете.
За последние несколько лет г-жа де Монтеспан уже полностью отдалилась от двора, и поскольку никто не осмеливался сказать ей, что ее присутствие в Версале становится укором для Людовика XIV и, следовательно, стесняет его, то герцог Менский взял на себя труд пояснить матери, что ее отъезд делается необходимым. Однако этого первого совета оказалось недостаточно: г-жа де Монтеспан, так сказать, цеплялась за обломки своего былого счастья, и Людовику XIV следовало решиться на то, чтобы дать ей категорический приказ удалиться из Версаля. Но кто мог передать ей такой приказ? Выбрать вестника было довольно затруднительно, но герцог Менский снова сам вызвался выгнать собственную мать. На этот раз приказ был категорический: уклониться от его исполнения или сопротивляться ему было невозможно. Вся в слезах, г-жа де Монтеспан уехала из Версаля и удалилась в построенный ею монастырь святого Иосифа. Однако она еще не до конца избавилась от своих мирских привычек: менее счастливая, а главное, менее безропотная, чем мадемуазель де Лавальер, она пыталась отвлечься путешествиями из Парижа в Бурбон, из Бурбона в Фонтевро, но так и не смогла обрести внутреннего успокоения. Пребывая в этом вечном беспокойстве, маркиза совершала прекрасные благочестивые поступки, ведь даже во времена своего фавора она всегда отличалась набожностью и добротой, покидая порой короля для того, чтобы помолиться в своей домашней часовне, строго соблюдая все посты и говенья и щедро раздавая милостыню, не всегда, быть может, разумно, но зато по первой обращенной к ней просьбе.
И вот, ведя такую жизнь, исполненную печали, благочестия и, возможно, мирских надежд, г-жа де Монтеспан, горячо желавшая увидеть поближе герцогиню Бургундскую, о которой ей говорили столько всего хорошего, получила приглашение приехать 2 декабря к дофину.