Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье

Финансы находились в то время в руках Франсуа д'О и, если верить письму Генриха IV, далеко не процве­тали.

Находясь под Амьеном, король писал Сюлли:

«Мой дорогой Сюлли! Я нахожусь близ врага, а у меня почти что нет ни коня, на котором я мог бы сражаться, ни полного ратного доспеха, в который я мог бы обла­читься. Рубашки мои изорваны, камзолы протерты на локтях, еду зачастую готовить не из чего, и последние два дня я обедаю и ужинаю то у одних, то у других, а мои поставщики говорят, что у них нет больше никакой возможности снабжать меня провизией, поскольку уже более полугода они не получали денег».

Некоторое время спустя Сюлли был назначен главно­управляющим финансами.

Габриель родила одного за другим еще двух детей: Ека­терину Генриетту, узаконенную королем, впоследствии герцогиню д'Эльбёф, и Александра де Вандома, будущего великого приора Франции.

Осада Амьена была одной из самых неожиданных. 12 марта 1597 года, накануне Средопостья, в то время, когда король участвовал вместе с маркизой в придворных тан­цах, ему сообщили, что Амьен внезапно захвачен испан­цами. Такое известие, естественно, прервало танцы. Ко­роль задумался на минуту, а затем, приняв решение, произнес:

— Хватит быть королем Франции, теперь время быть королем Наварры![25]

И потом, поскольку маркиза заплакала, он добавил:

— Что ж, любимая моя, надо браться за оружие и вести еще одну войну.

Он уехал, и 25 сентября 1597 года Амьен был отбит у врага.

Как раз во время этой осады, 10 июля 1597 года, Ген­рих IV даровал Габриель титул герцогини де Бофор.

Мы уже говорили, что Габриель содействовала обраще­нию Генриха IV в католичество. Вот письмо, которое ее любовник написал ей за несколько дней до этого.

«Я приехал ранним вечером, и до самого отхода ко сну мне докучали молитвенными причитаниями. Мы рассчи­тываем на перемирие и полагаем, что оно будет заклю­чено уже сегодня. Что же касается меня, то я придер­живаюсь по отношению к лигистам правила святого Фомы и нынешним утром начинаю беседовать с еписко­пами. Помимо тех стражников, что по моему приказу были предоставлены Вам вчера, я отправляю Вам пять­десят аркебузиров, которые ничуть не хуже латников. Надежда увидеть Вас завтра удерживает мою руку от того, чтобы писать Вам более длинное послание. В вос­кресенье мне предстоит совершить рискованный прыжок. В ту минуту, когда я пишу Вам, за моей спи­ной стоят около сотни докучливых людей, которые заставляют меня ненавидеть святого Дионисия так же, как это неизменно делаете Вы. До свидания, сердце мое! Приезжайте завтра пораньше, ибо мне кажется, что я уже целый год не видел Вас. Миллион раз целую прелест­ные ручки моего ангела и губы моей прекрасной возлю­бленной.

23 июля».

Через несколько дней после рождения Сезара король пишет Габриель следующее письмо:

«Сердце мое! У меня нет для Вас ничего нового, если не считать, что вчера я восстановил брак моего кузена и заключил все соответствующие соглашения. Вечером, до полуночи, я играл в реверси. Вот и все новости из Сен- Жермена, милая моя. Я испытываю сильнейшее желание увидеть Вас, но это случится не раньше, чем Вы попра­витесь, ибо я не могу начать врачебные процедуры из-за посла Савойи, приехавшего ко мне заключать мир, который будет подписан только в субботу. Любовь моя, всегда крепко любите меня и будьте уверены, что навсегда останетесь той единственной, что владеет моим сердцем. Сказав эту правду, миллион раз целую Вас и мальчугана.

14 ноября».

Завершим нашу подборку образчиков любовного и эпистолярного стиля Генриха IV еще одним посланием, которое может показаться написанным скорее г-ном де Скюдери, чем победителем при Кутра и Иври.

«Сердце мое! Я с величайшим удовольствием затравил за один час оленя и приехал сюда в четыре часа. Разме­стился я в своем небольшом жилище, где все удивительно красиво. Ко мне заходили сюда мои дети, а точнее, их сюда мне приносили. Дочь моя становится крепче и хоро­шеет, а сын будет красивее своего старшего брата. Вы умоляете меня, любовь моя, унести с собой столько любви, сколько я Вам ее оставил. О, какое удовольствие Вы мне этим доставляете, ибо у меня ее столько, что я полагал, будто унес ее всю и Вам ничего не осталось. А теперь, увы, я иду занимать беседой Морфея. Однако, если он явит мне иную грезу, чем Вы, я навсегда пере­стану с ним знаться. Доброй ночи мне, доброго дня Вам, возлюбленная моя! Миллион раз целую Ваши прелестные глазки!»

Наконец, еще одно письмо, и оно уже будет послед­ним.

«Любовь моя! Через два часа после прибытия этого гонца Вы увидите кавалера, который очень любит Вас и которого зовут королем Франции и Наварры, что явля­ется званием несомненно почетным, но крайне обремени­тельным; звание Вашего подданного куда более приятно. Впрочем, все три хороши, под каким бы соусом их ни подавали, и я не намерен никому их уступать. По Вашему письму я понял, как Вы спешили приехать в Сен-Жермен. Мне очень приятно, что Вам полюбилась моя сестра, это одно из самых верных возможных свидетельств

Вашей доброты, которую я ценю больше моей жизни, хотя и очень люблю ее.

До свидания, мое все! Миллион раз целую Ваши пре­лестные глазки.

Из нашей очаровательной пустыни Фонтенбло, 12 сен­тября».

Мы видим, как далеко зашла его страсть к Габриель. Он вел переговоры с Римской курией по поводу расто­ржения его брака с Маргаритой. Он убеждал и саму Мар­гариту дать согласие на развод, от чего она настойчиво отказывалась. Но он решил переступить через все.

Генриха де Бурбона, принца де Конде, объявили неза­коннорожденным. Граф Суассонский сделался кардина­лом, и ему даровали ренту в триста тысяч экю различ­ными бенефициями. Франсуа де Бурбон, принц де Конти, был женат на Жанне де Коэм, графине де Монтафье, которая была матерью графини Суассонской, но больше детей иметь уже не могла. Наконец, маршал де Бирон должен был жениться на дочери г-жи д'Эстре — той, что позднее стала г-жой де Санзе.

И тем не менее у Генриха IV не было недостатка в пре­достережениях ни сверху, ни снизу.

Однажды вечером, когда король возвращался с охоты, одетый крайне просто и в сопровождении всего лишь двух или трех дворян, он переправлялся через Сену у набережной Малаке, в том месте, где теперь стоит мост Святых Отцов, а в прежние времена была паромная пере­права. Дело было в 1598 году, вскоре после подписания Вервенского мира.

Видя, что перевозчик не узнает его, король поинтере­совался у него, что он думает об этом мире.

— По правде сказать, — сказал перевозчик, — я знать не знаю, что это за такой прекрасный мир, но вот что мне точно известно, так это то, что на все существуют налоги, даже на эту жалкую лодку, с помощью которой я с великим трудом зарабатываю себе на жизнь.

— Да, — промолвил Генрих, — но разве король не рас­считывает навести порядок во всех этих налогах?

— Ну, король, конечно, малый неплохой, — отвечал перевозчик, — но у него есть любовница, которой надо покупать столько красивых платьев и столько побряку­шек, что конца этому не будет, а платить-то за все это нам.

Затем, помолчав с минуту, он с видом глубокого сочув­ствия добавил:

— Ладно бы она была только его, но ведь поговари­вают, что она дает ласкать себя и многим другим тоже!

Король рассмеялся. Искренне ли он смеялся? Или неохотно? Мы не настолько осведомлены о тайнах коро­левской ревности, чтобы судить об этом.

Но, во всяком случае, на следующий день он послал за перевозчиком и заставил его произнести то же самое в присутствии герцогини де Бофор.