Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье

Незадолго до этого оттуда вышел г-н де Ноайль, оставив на постели листок с двумя стихотворными строчками:

Ни блага, ни удача не могут утешать,

Когда с моей богиней я в разлуке.

Генрих взял перо и, завершая четверостишие, написал еще две строчки под двумя первыми:

Не стоит тетушку богиней называть:

Любить мужчин — вот вся ее наука.

После чего он вышел.

Предстояло наставить короля в католической вере. Эта обязанность, трудная в любом случае, а особенно труд­ная, когда речь шла о наставлении такого остроумного человека, как Генрих IV, была возложена на г-на дю Пер­рона, епископа Эврё.

Епископ начал с объяснений, что такое ад.

Генрих, казалось, проявлял великое внимание к тому, что говорил прелат.

Это ободрило епископа.

— А теперь, государь, — сказал он, — мы перейдем к чистилищу.

— Не надо, — ответил король.

— Почему же не надо? — спросил епископ.

— Я знаю, что это такое.

— Как, государь, вы знаете, что такое чистилище?

— Монсеньор, — сказал король, — не надо этого касаться и отбивать хлеб у монахов.

Дальше этого наставление не пошло.

И потому Генрих IV никогда и не слыл уж очень пыл­ким католиком.

Тем не менее случилось так, что во время войны с гер­цогом Савойским король лично вел осаду Монмельяна. Укрывшись вместе с Сюлли позади скалы, король руко­водил огнем артиллерии; в это время ядро, пущенное со стороны города, ударило в скалу, отбив от нее часть, которая разлетелась на куски.

— Клянусь святым чревом! — воскликнул Генрих IV, осеняя себя крестным знамением.

— О государь, — промолвил Сюлли, — пусть мне больше не плетут, что вы не стали добрым католиком.

Направляясь к Монмельяну, он сделал остановку в небольшой деревне, чтобы пообедать. Поскольку Сюлли был занят тем, что отдавал приказы, касающиеся пере­движения артиллерии, и король понял, что ему предстоит обедать в одиночестве, он заявил:

— Пусть мне отыщут жителя этой деревни, слывущего здесь за первого острослова.

Несколько минут спустя к нему привели крестьянина с хитрыми глазами и насмешливыми губами.

— Подойди ближе, — сказал король, обращаясь к кре­стьянину.

— Вот он я, государь.

— Садись здесь.

И Генрих указал ему на сиденье напротив себя, по дру­гую сторону стола.

— Уже сел, — сказал крестьянин, усаживаясь.

— Как тебя зовут?

— Забавник.

— О! А далеко ли, по-твоему, от Забавника до Баб­ника?

— На мой взгляд, государь, между ними только стол стоит.

— Клянусь святым чревом! — воскликнул король. — Это верно. Вот уж не предполагал найти такого большого острослова в такой маленькой деревне.

Возвращаясь из этого похода, король проезжал через какой-то город, куда заранее, испытывая сильный голод, он отправил своих квартирмейстеров приготовить ему обед, как вдруг был остановлен депутацией во главе с мэром.

— Клянусь святым чревом! — воскликнул он. — В такую минуту нет ничего хуже, чем длинные речи; но что поделаешь, надо набраться терпения.

И он остановил свою лошадь.

Мэр подошел к его стремени и, держа в руках большой лист бумаги с написанной речью, которую ему следовало прочитать, опустился на колено. Однако достойный магистрат неудачно выбрал для этого место. Колено его попало на острый камень, что причинило ему такую сильную боль, что он не смог сдержаться и выругался:

— Ядрена вошь!

— Отменно! — откликнулся король. — Остановимся на этом, дружище; все, что вы добавите, испортит то, что вы сейчас сказали. Идемте обедать.

Генрих IV предпочитал краткие речи.

— Из-за длинных речей я поседел, — говаривал он.

После обеда мэр пригласил его осмотреть город.

Король, у которого впереди был свободный час, согла­сился на предложенную прогулку.

На повороте улицы он оказался лицом к лицу с какой-то старухой, присевшей на корточки у подножия стены. При виде короля она захотела подняться.

— Не вставайте, не вставайте, мамаша! — сказал ей Генрих IV. — Я предпочитаю видеть курицу, а не яйца.

Во время осады Ла-Рошели он услышал разговоры о некоем лавочнике, который вследствие сношений со злым духом получил от него магическую руку славы и благодаря этому разбогател.

Богатство, скопленное лавочником, вызывало зависть у других торговцев, и они попытались внушить Ген­риху IV, что было бы неплохо устроить суд над колдуном и сжечь его. Слава короля как доброго католика должна была от этого лишь укрепиться.

К несчастью, Генрих IV с трудом верил во все такие колдовские истории; и вот однажды, когда его торопили принять решение по поводу этого человека, богатство которого приводило в негодование весь город, он пообе­щал дать окончательный ответ на следующий день.

На следующий день ревнители порядка явились к королю.

— Ну так что, государь, ваше мнение определилось? — спросили они.

— Да, — ответил Генрих IV. — Сегодня ночью, в пол­ночь, я послал людей постучать в его дверь и купить у него свечу за три денье. Он поднялся, открыл дверь и продал свечу. Вот это и есть его рука славы: этот человек не упускает возможности заработать, и потому дела его идут так хорошо.

Генрих IV тем более ценил честность в других людях, что сам он родился с непреодолимой склонностью к воровству. Он не мог удержаться от того, чтобы не взять и не упрятать в свой карман любые ценные вещи, ока­завшиеся у него под рукой, будь то даже деньги, но в тот же день или самое позднее назавтра отправлял назад все, что взял.

— Если бы я не был королем, — имел он обыкновение повторять, — меня бы непременно повесили.

Внешность у него была довольна невзрачная, и весь его чуточку простонародный облик вполне оправдывал восклицание, вырвавшееся у Габриель, когда она увидела его в одежде крестьянина:

— Ах, государь, как же вы безобразны!

Луиза де Л’Опиталь, урожденная мадемуазель де Витри, вышедшая замуж за Жана де Симье, гардеробмейстера герцога Алансонского, и привыкшая к привлека­тельной внешности Генриха III, на вопрос, какое впечат­ление на нее произвел король, когда она увидела его в первый раз, ответила так:

— Я увидела короля, но не увидела его величества.

Увидев какой-нибудь обветшалый дом, он обычно говорил:

— Это принадлежит мне или Церкви.

Любовная страсть Генриха IV к Габриель, вместо того чтобы ослабевать со временем, усилилась настолько, что это вызывало у друзей короля опасения, как бы он не совершил глупость и не женился на ней. В июне 1594 года она родила ему сына, которого он не без причины не хотел назвать Александром и которому дал имя Сезар.

Это событие, чрезвычайно обрадовавшее короля, заставило его поменять титул своей любовницы, другими словами то единственное, что она получила от своего мужа. Теперь она стала именоваться не госпожой де Лианкур, а маркизой де Монсо.

Как раз с того времени, когда Габриель родила своему любовнику сына, она и начала вынашивать мечту стать в один прекрасный день королевой Франции. Надо ска­зать, что она шла к этой желанной цели, опираясь одной рукой на г-жу де Сурди, свою тетку, а другой — на г-на де Шеверни, канцлера Франции.

Однако ее брак с г-ном де Лианкуром казался непре­одолимым препятствием на этом пути. Ей удалось добиться признания их раздельного проживания, а затем и недействительности их брака.

Король, со своей стороны, начал предпринимать шаги к тому, чтобы получить от Маргариты согласие на раз­вод.

Тем временем Сезар де Вандом был узаконен, что под­тверждалось грамотой, зарегистрированной Парижским парламентом 3 февраля 1595 года.

В знак признательности за такой добрый поступок короля Габриель окончательно порвала с Бельгардом.

Впрочем, в двух случаях ее влияние на Генриха IV ока­залось благотворным. Именно она убедила короля отречься от протестантской веры, и это по ее совету он назначил Сюлли главноуправляющим финансами.