Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье

Пищу и одежду ребенку предписывал дед. Пища его сводилась к пеклеванному хлебу, говядине и чесноку, а одежда ограничивалась курткой и крестьянскими шта­нами, заменявшимися новыми, когда они изнашивались. Большую часть времени, опять-таки по приказу деда, он босиком и с непокрытой головой бегал по скалам.

Именно так Генрих IV сделался настолько неутомимым ходоком, что, по словам д’Обинье, утомив людей и лоша­дей и доведя всех до изнеможения, он приказывал музы­кантам играть танцевальную мелодию.

Но танцевал он один.

Из своих прогулок с другими детьми он вынес при­вычку беседовать с какими угодно людьми; чтобы побол­тать, ему годился первый встречный, подобно тому, как первая встречная годилась ему в подружки.

Так что происходил он из самой что ни на есть Гаскони и никогда не переставал быть гасконцем.

Дед позволил, чтобы внука научили писать, но запре­тил, чтобы его заставляли это делать.

Несомненно, именно благодаря этому наставлению Генрих IV стал таким превосходным писателем.

Легкость, с которой можно было достучаться до его сердца, составляла суть его характера и делала его при­творно простодушным. Всегда рука его тянулась к кошельку, а из глаз была готова скатиться слеза. Однако кошелек его был пуст; что же касается слез, то плакать он мог сколько угодно.

Явившись ко французскому королевскому двору, Антуан де Бурбон и Жанна д’Альбре привезли туда и юного Генриха. В ту пору это был крупный пятилетний мальчик с открытым, честным и смышленым лицом.

— Хотите быть моим сыном? — спросил его король Генрих И.

Мальчик покачал головой и, указав на Антуана де Бур­бона, сказал по-беарнски:

— Вот он мой отец.

— Ну что ж, а зятем моим хотите быть?

— Посмотрим на девчонку, — ответил ребенок.

Привели маленькую Маргариту, которой тогда было шесть или семь лет.

— Ладно, согласен, — сказал он.

И с этой минуты их брак стал делом решенным.

Дело в том, что прежде всего Генрих Беарнский был самцом и даже больше, чем самцом: он был сатиром. Взгляните на его профиль: ему недостает только заос­тренных ушей, и если у него нет козлиных копыт, то есть, по крайней мере, запах козла.

Немного времени спустя Антуан де Бурбон был убит при осаде Руана; Жанна д’Альбре вернулась в Беарн, но от нее потребовали оставить сына при французском королевском дворе.

Он остался там под наблюдением гувернера по имени Ла Гошери. Это был славный и достойный дворянин, пытавшийся всеми возможными средствами вложить в голову своего ученика представления о справедливости и несправедливости.

Как-то раз, заставив мальчика прочесть историю Кориолана и историю Камилла, он спросил его, какой из двух героев ему больше нравится.

— Не говорите мне о первом, — воскликнул ребе­нок, — это дурной человек!

— Ну а второй?

— О, второй это совсем другое дело. Я люблю его всем сердцем, и, если б он сейчас был жив, я бросился бы ему на шею и, обнимая его, сказал бы ему: «Генерал, вы хра­брый и честный человек, а Кориолан недостоин быть даже вашим конюхом. Вместо того чтобы сохранять, как он, обиду на отечество, несправедливо изгнавшее вас, вы пришли ему на помощь. Самое большое мое желание состоит в том, чтобы под вашим началом учиться воен­ному ремеслу: соблаговолите принять меня в число ваших солдат. Я мал, и у меня еще нет большой силы, но я храбр и честен и хочу быть похожим на вас».

— Однако, — сказал ему наставник, — вам следует чуточку пожалеть и тех, кто поднял оружие против своей страны.

— Почему? — живо спросил ребенок.

— Да потому, что и в вашей семье можно найти чело­века, совершившего подобное преступление.

— Такое невозможно; я поверю вам во всем остальном, но только не в этом.

— И тем не менее мне следует поверить, — промолвил Ла Гошери, — ведь налицо история.

— Какая история?

— История коннетабля де Бурбона.

И он прочел ему историю коннетабля де Бурбона.

— О! — воскликнул мальчик, который слушал это чте­ние краснея, бледнея, вставая, расхаживая быстрым шагом и даже плача. — О, я никогда не думал, что Бур­бон способен на подобную трусость, и я отказываюсь считать его своим родственником!

И тотчас же, взяв перо и чернила, он бросился вычер­кивать коннетабля де Бурбона из родословного древа своей семьи.

— Что ж! — произнес Ла Гошери. — Теперь в вашем семейном древе появился пробел. Кого же вы поставите на освободившееся место?

Мальчик задумался на несколько мгновений, а затем сказал:

— О, я прекрасно знаю, кого туда поставить!

И вместо слов «коннетабль де Бурбон» он написал: «рыцарь Баярд».

Наставник захлопал в ладоши, и начиная с этого вре­мени коннетабль де Бурбон оказался вычеркнут из родо­словного древа тем, кому предстояло быть Генрихом IV.

В двенадцать лет мальчик был помещен в школу офи­цера по имени де Ла Кост, которому было поручено обу­чить нескольких дворян солдатскому ремеслу. Это ремесло, при всей его суровости, нравилось Генриху зна­чительно больше того дела, каким он занимался с Ла Гошери. Носить латы, упражняться с мушкетом, плавать, фехтовать — все это для беарнского крестьянина, кото­рый, еще будучи совсем ребенком, с босыми ногами и непокрытой головой носился по скалам, было куда при­влекательнее, чем изучать Вергилия, переводить Горация, постигать алгебру и заниматься математикой.

По прошествии года, проведенного юным принцем среди молодых людей, которых называли волонте­ра м и, де Ла Кост решил, что его новый ученик добился чрезвычайно больших успехов, и назначил его своим помощником.

Как раз в это самое время турки попытались захватить Мальту, и Франция послала корабли в помощь рыцарям. Генрих, которому не было тогда и четырнадцати лет, изъ­явил желание принять участие в этой экспедиции, но его кузен, король Карл IX, ответил на эту просьбу решитель­ным отказом.

Тем временем Ла Гошери, наставник молодого чело­века, скончался.

Жанна д'Альбре, усмотрев в этой кончине предлог забрать своего сына домой, явилась к французскому королевскому двору за ним лично. Это вызвало борьбу с королем и Екатериной Медичи, которые, помня о про­рочестве астролога, предсказавшего, что династия Валуа угаснет из-за отсутствия наследников мужского пола и французский престол унаследует один из Бурбонов, не хотели терять из виду будущего короля Наварры. Однако в конце концов мать одержала верх, и Жанна д'Альбре обрела радость привезти своего сына в Беарн.

Возвращение юного принца в его королевство стало настоящим праздником. К нему прибывали депутации из всех краев, его приветствовали на всех наречиях и под­носили ему всякого рода подарки. В числе этих депута­ций, произносивших приветствия и подносивших ему подарки, он принял посольство обитавших в окрестно­стях Коараза крестьян, которые послали ему сыры. Тот, кто должен был произнести поздравительную речь, имел несчастье взглянуть на принца, перед тем как начать свое приветствие, и, не найдя сказать ему ничего другого, произнес:

— О, красивый парень! И до чего же он подрос! Нет, но каков приятель!.. И как подумаешь, что ведь это бла­годаря нашим сырам он стал таким рослым и краси­вым!..

Тем временем не замедлила разразиться война между католиками и гугенотами, поводом к которой стали казнь советника Анна Дюбура и побоище в Васси. Молодой принц получил в этой войне боевое крещение, находясь под началом принца де Конде; однако рассказывать об этом не входит в нашу задачу, это дело историков.

Упомянем лишь одно обстоятельство: наш юный ко­роль Наварры, который, стоило ему распалиться, сра­жался превосходно, от природы не был храбр; когда он слышал крик «Враг наступает!», внутри него, в области кишок, происходило сильное волнение, с которым он не всегда мог совладать.

В стычке при Ла-Рош-л'Абейле, одной из первых, в которых ему довелось участвовать, он, ощущая, что, несмотря на его твердую решимость вести себя храбро, тело его дрожит с головы до ног, хотя бой происходил довольно далеко от него, воскликнул: