Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье

Эта сцена послужила Бомарше прообразом второго акта его «Женитьбы Фигаро».

Позднее, когда Генрих вознамерился жениться на Габриель, г-н де Прален, в ту пору капитан гвардейцев, а затем маршал Франции, желая помешать своему повели­телю совершить глупость, которая лишила бы его уваже­ния со стороны всех его друзей, предложил ему застиг­нуть Бельгарда врасплох в спальне Габриель.

Дело происходило в Фонтенбло.

Король поднялся, оделся, взял шпагу и последовал за г-ном де Праленом. Но в ту минуту, когда тот собирался постучать в дверь, чтобы им открыли, Генрих IV остано­вил его руку.

— О, право же, нет! — воскликнул он. — Это слишком огорчит ее!

И он вернулся к себе.

Каким же добрым королем, а главное, каким достой­ным человеком был этот славный и остроумный беарнец!

Пока происходили все эти события, король вступил в Париж, завершив четырехлетнюю осаду, которую он предпринимал, прерывал и начинал снова.

Всем известны ужасные подробности этой осады, являющей собой еще один пример того, что религиозная рознь намного страшнее розни политической.

Для начала г-н де Немур приказал удалить из Парижа все лишние рты.

При виде этих несчастных изгнанников, истощенных, голодных и молящих о помощи, Генрих проникся жало­стью к ним.

— Дайте им пройти, — приказал он солдатам стороже­вого охранения, которые не пропускали их. — В моем лагере для них найдется еда.

В Париже каждый день умирало от голода около тысячи человек, ибо Генрих захватил все предместья города. Осажденные пытались делать хлеб из истолчен­ных костей мертвецов.

Подобная пища лишь увеличивала смертность.

Генрих пребывал в отчаянии, видя, что, несмотря на такое бедственное положение, Париж не желает сда­ваться.

Господин де Гонди, архиепископ Парижский, был охвачен жалостью к своей пастве. Он явился в лагерь короля, который предстал перед ним в окружении всех своих вельмож и в ответ на жалобы прелата, что невоз­можно пробиться сквозь их ряды, сказал:

— Клянусь святым чревом! Если вы, сударь, увидите их в день сражения, то обнаружите, что они обступают меня тогда куда плотнее!

Итог этих переговоров вновь выявляет особенности ума и сердца Генриха.

Когда г-н де Гонди описал ему голод, царящий в сто­лице, но одновременно и фанатизм, добычей которого она стала, и сказал, что Париж окажется в руках короля лишь после того, как будет убит последний солдат и умрет последний горожанин, Генрих ответил на это так:

— Клянусь святым чревом, сударь, этому не бывать! Как истинная мать из Суда Соломона, я предпочитаю вовсе не иметь Парижа, чем иметь его разорванным на куски.

И в тот же день он отдал приказ доставить от его имени и за его счет телеги с продовольствием в Париж.

Однако фанатизм, как и говорил архиепископ, был так велик, что, несмотря на этот поступок, беспримерный в истории войн, а особенно в истории гражданских войн, Генрих вступил в свою столицу лишь спустя три года.

Да и вступил он туда, действуя хитростью.

Он привлек на свою сторону губернатора Бриссака, большинство городских советников и все, что осталось от Парламента.

Его вступление в город было назначено на 22 марта.

Собрав вокруг себя своих родственников и друзей, купеческий старшина Л’Юилье и трое городских совет­ников, Ланглуа, Нере и Борепер, выгнали испанцев из их караульных помещений и захватили ворота Сен-Дени и Сент-Оноре.

Король подал им сигнал посредством пороховой ракеты, пущенной с Монмартра.

Он вступил в город за два часа до рассвета, не встре­тив никакого противодействия. Королевская армия заполнила город и заняла его основные пункты, так что, пробудившись, парижане, даже самые фанатичные, не смогли оказать никакого сопротивления.

Тем не менее самые верные королю горожане еще помалкивали или отсиживались по своим домам, когда вдруг по всем улицам стали бегать люди с белыми фла­гами, держа в руках свои шапки и выкрикивая:

— Всеобщее помилование!

И тогда по Парижу пронесся единый возглас, весь город взорвался громовым криком: «Да здравствует ко­роль!»

Генрих согласился отречься от протестантской веры. Всем известно его знаменитое высказывание, ставшее поговоркой: «Париж стоит мессы!» Так что начал он с посещения собора Парижской Богоматери. За ним сле­довала огромная свита, и стражники хотели отодвинуть людскую толпу.

— Дайте им подойти ближе, дайте им подойдти ближе! — воскликнул Генрих. — Разве вы не видите, что весь этот народ жаждет увидеть своего короля?

И он без всяких происшествий добрался до собора Парижской Богоматери, а из собора Парижской Богома­тери благополучно доехал до Лувра.

Габриель, сопровождавшую короля, вначале поселили во дворце Бушаж, который прилегал к Лувру.

Пять месяцев спустя, как раз в этом дворце, находясь у нее, Генрих едва не был убит Жаном Шателем.

Король принимал в это время двух дворян, которые стали перед ним на колени, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В ту минуту, когда король накло­нился, чтобы поднять их, он почувствовал, что его сильно ударили по губам.

Вначале он подумал, что это по оплошности его задела придворная шутиха Матюрина.

— Черт побери эту дурочку! — воскликнул он. — Она меня ранила!

У него были рассечены губы и выбит зуб.

Однако шутиха, подбежав к двери и закрыв ее, крик­нула:

— Нет, нет, батюшка! Это не я, это он!

И она указала на молодого человека, прятавшегося за оконными занавесями.

Оба дворянина бросились на него, держа в руках шпаги.

— Не причиняйте ему вреда! — воскликнул Ген­рих IV. — Это наверняка сумасшедший!

Король ошибся лишь совсем немного: это был фана­тик.

Молодого человека задержали и обнаружили у него нож, которым он только что ударил короля.

Юношу звали Жан Шатель, он был сын богатого тор­говца сукнами и обучался в Клермонском коллеже.

Вместо того, чтобы отпираться от совершенного пре­ступления, он похвалялся им и заявлял, что действовал по собственному почину, охваченный религиозным рве­нием и пребывая в убеждении, что позволено убить вся­кого короля, которого не утвердил папа.

Затем он добавил, что лично за ним водится грех, который надо искупить в глазах Господа, и что кровь еретика показалась ему искуплением, которое должно было стать угодным Богу.

Что же это был за грех?

Тот, за который Бог покарал Онана.

Так что король был вполне прав, говоря, что Жан Шатель — сумасшедший.

Наказание было страшным.

Иезуитов изгнали из Франции как растлителей моло­дежи, возмутителей общественного спокойствия, врагов короля и государства.

Отца Гиньяра, у которого обнаружили подстрекатель­ские сочинения, повесили; его тело предали огню, а прах развеяли по ветру.

Жан Шатель подвергся казни, полагающейся царе­убийцам.

Ему привязали к руке нож, которым он воспользовался для совершения преступления, и отрубили эту руку.

Затем, истерзанный калеными щипцами, он был разо­рван на части четырьмя лошадями.

Затем тело казненного сожгли на костре, а его прах, как и прах отца Гиньяра, развеяли по ветру.

Наконец, его дом, стоявший возле Дворца правосудия, снесли и на месте этого дома установили обелиск, на четырех сторонах которого были выбиты постановление Парламента и порочащие иезуитов надписи на греческом и латинском языках.

Этот обелиск был разрушен в 1705 году внуком Ген­риха IV, Людовиком XIV, по просьбе иезуитов, незадолго до этого вернувшихся во Францию.

Взамен этого обелиска и на его месте купеческий стар­шина Франсуа Мирон построил фонтан, который позд­нее был перенесен на улицу Сен-Виктор.

Со всех сторон стали поступать поздравления королю: речи и приветственные обращения, печатные и рукопис­ные, в прозе и в стихах.

Среди стихотворных поздравлений было одно, заста­вившее его надолго задуматься.

Это поздравление исходило от д’Обинье, оставшегося ярым кальвинистом, несмотря на вероотступничество короля.