Карл Смелый. Жанна д’Арк

Впрочем, галантный XV век был царством женщин. Давайте посчитаем.

Изабелла Баварская, которая погубила и продала Францию.

Валентина Миланская, которая утешала короля, стра­давшего от неверности жены и предательств братьев.

Жанна д'Арк, которая спасла королевство.

Агнесса Сорель, владетельница Боте, которая вложила в руки Карла VII меч, изгнавший англичан из Франции.

Жаклина Эно, отважная графиня, супруга четверых мужей, защищавшая свои владения лучше, чем она защи­щала лично себя.

Предметом поклонения в то время является не дева, а женщина.

Но, возможно, степенные фламандки отличались осо­бой строгостью?

Хорошо! Почитайте легенду о графине, которая произ­вела на свет триста шестьдесят пять детей.

Конечно, триста шестьдесят пять детей от одной жен­щины — это многовато, так что истинность упомянутой легенды можно оспорить; зато неоспоримы шестьдесят три бастарда графа Клевского; неоспорим Жан Бургунд­ский, епископ Камбре, совершающий торжественный молебен вместе со своими тридцатью шестью бастардами и сыновьями бастардов, которые прислуживают ему у алтаря; неоспоримо, наконец, что Филипп Добрый имел трех законных жен, двадцать семь любовниц и шестна­дцать побочных детей.

Ну а когда сжигали святую из Вокулёра, Орлеанскую деву, освободительницу Франции, что делал добрый гер­цог, предавший ее?

Он готовился к своему третьему браку и учреждал сим­волический орден Золотого Руна.

Его третья жена, которой предстояло через пять лет прозвести на свет нашего героя Карла, была португаль­ской инфантой, англичанкой по матери, Филиппе Лан­кастерской; что же касается ее отца, то им был отважный бастард Жуан I, основавший в Португалии новую дина­стию, подобно тому, как бастард Трастамара сделал это в Кастилии.

То были прекрасные времена для бастардов, и те из них, кому посчастливилось жить тогда, прекрасно это знали. В возрасте двенадцати лет Дюнуа не говорил, что он сын богатого и нелепого Канни, а называл себя бастардом Орлеанским!

Итак, в день своей свадьбы со смуглой португалкой добрый герцог Филипп учредил, как мы уже сказали, орден Золотого Руна и взял девиз: «Иного не желаю!»

Вряд ли можно найти девиз более двусмысленный и лживый.

Золотое руно! Не было ли это знаком почитания тех белокурых волос, которые фламандские художники, от Ван Эйка до Рубенса, изображали струящимися по плечам прекрасных фламандок? Не было ли это победой женщины Севера над женщиной Юга? Победой светлого над темным?

А девиз «Иного не желаю!»? Был ли он обязательством перед инфантой не иметь других женщин, кроме нее, или же обещанием всем этим победоносным красоткам из Гента и Брюгге оставаться верным им вопреки всему?

Это бракосочетание стало поводом для небывалых празднеств, для грандиозных торжеств, для безумных пиров. Непомерные расходы, произведенные в Брюгге, способны были разорить короля.

Кто же понес эти расходы? Коммуна, город, Брюгге.

Брюгге благодаря тому, что семнадцать стран имели там свои торговые конторы, был тогда, возможно, самым богатым городом мира.

Его улицы были устланы самыми красивыми и самыми дорогими фландрскими коврами. В течение целой недели вино текло по этим улицам рекой: из пасти льва лилось рейнское, оленя — бонское. Во время пиршества их сме­нял единорог, извергавший струи розовой воды и маль­вазии.

Таким образом, герцог Бургундский достиг вершины своего богатства и могущества, и, если бы у него был сын, этот сын мог бы именоваться герцогом Бургунд­ским, Лотарингским, Брабантским, Лимбургским и Гель- дернским, графом Фландрским и Артуа, пфальцграфом Эно, Голландии, Зеландии, Намюра и Зютфена, владете­лем Фрисландии, Салена и Мехелена.

Этот сын, как мы уже говорили, родился 10 ноября 1435 года и, вместо титула графа Неверского, который получали при рождении его отец и дед, получил титул графа де Шароле.

Рождение мальчика стало исполнением желаний гер­цога и довело до предела безумия гордыню того, кого иностранцы называли «великим герцогом Запада».

Дадим представление об этом безумии.

Поскольку из-за какой-то болезни доброму герцогу пришлось обрить голову, был издан указ, обязывавший всех дворян брить голову, как это сделал их герцог.

Пятьсот дворян повиновались; но так как Филипп Добрый справедливо рассудил, что кое-кто пожелает уклониться от исполнения указа, он уполномочил мес­сира Петера фон Хагенбаха осмотреть мятежные головы и срезать строптивые волосы.

Впрочем, после рождения наследника герцога случи­лось то, что случается со всяким достоянием, которое доводит меру богатства до крайности: с того момента, когда это богатство достигает своей вершины и не может больше увеличиваться, оно некоторое время остается на прежнем уровне, а затем мало-помалу уменьшается, пока внезапно не рушится.

Лишь на седьмом или восьмом году жизни юного графа появилась возможность судить о его дарованиях.

Учился он хорошо и довольно легко, если только эти занятия касались воинских подвигов и рыцарства. В те времена немногие дворяне умели читать и писать; по всей вероятности, его дед Иоанн Бесстрашный не мог даже поставить свою подпись; г-н де Барант, обнаружи­вший его печать, не смог, несмотря на все свои изыска­ния, обнаружить его роспись.

В десять лет Карл умел читать и писать, а в особен­ности читал или заставлял читать ему легенды о подвигах Ланселота Озерного и Гавейна.

В двенадцать лет он взял в руки лук и вскоре стал уме­лым стрелком.

В пятнадцать он стал предаваться радостям охоты и чрезвычайно к ней пристрастился; особенно увлекала его охота на кабана. Когда кабан начинал защищаться от окруживших его собак, Карл требовал подать ему копье, метал его в зверя и почти всегда убивал его с первого раза.

Он любил также охотиться с ловчими птицами, но для него это было всего лишь развлечением, а не страстью, как охота на кабана, нравившаяся ему, впрочем, лишь из-за опасностей, которым он на ней подвергался.

Кроме того, он занимался чисто телесными упражне­ниями, и в шестнадцать лет мог победить в борьбе всех юношей своего возраста, точно так же, как в беге напе­регонки был одним из самых быстрых бегунов.

Одновременно с этим возрастало его пристрастие к внешнему великолепию; впрочем, в этом отношении он прошел хорошую школу. Он стремился носить роскош­ные одежды и находил удовольствие в торжественных выездах в сопровождении блестящей свиты оруженосцев и пажей; ему нравилось также слушать пение, но сам он не пел, ибо голос у него был фальшивый.

Для того, чтобы воспитывать его в детстве и настав­лять его в юности, были избраны барон д'Окси и сир де Розембо.

Наконец, он достиг восемнадцатилетия.

И тогда герцог, его отец, рассудил, что для молодого человека пришло время получить боевое крещение, и с этой целью приказал устроить турнир в Брюсселе.

Молодой граф де Шароле должен был стать его глав­ным участником, сражающимся против любого против­ника.

Однако в дело вмешалась герцогиня: бедная мать опа­салась, как бы с ее любимым сыном не случилось несча­стья.

Герцог настаивал на своем.

Тогда Изабелла потребовала, чтобы молодой граф хотя бы попробовал свои силы, прежде чем выйти на риста­лище.

Герцог огляделся вокруг и из всех окружавших его рыцарей выбрал Жака де Лалена как наиболее достой­ного преподать урок владения оружием наследнику Бур­гундского герцогства; все приветствовали этот выбор, говоря, что никогда еще столь великая честь не доверя­лась такому превосходному рыцарю.

Было решено, что урок владения оружием будет пре­подан молодому принцу в Брюссельском парке, в при­сутствии всего лишь нескольких человек.

Герцогиня попросила разрешения быть свидетелем этого учения.

Оба участника схватки, сидя верхом, появились в раз­ных концах аллеи, которой предстояло послужить им ристалищем; каждому из них вложили в руки по копью; затем по приказу герцога противники помчались навстречу друг другу.

Граф де Шароле сломал копье о щит сира де Лалена, который, тем не менее, продолжал крепко держаться в стременах.