Карл Смелый. Жанна д’Арк

При виде того, что Динан взбунтовался, Бувинь при­нялся устанавливать в Маасе сваи, чтобы облегчить пере­ход через реку графу де Шароле, когда он там появится.

Жители Динана, получив известие о разгроме Людови­ком XI графа де Шароле при Монлери — а именно так, напомним, была преподнесена эта новость, — вышли из города, имея во главе одного из тех балагуров, какие всегда найдутся в любом трудовом городе; этот человек, которого звали Конар Певец, притащил чучело с гербом графа де Шароле и приготовился повесить его на крест святого Андрея, то есть крест Бургундии; затем, дергая коровий колокольчик, привязанный к шее чучела, он принялся кричать:

— Эй, разбойники! Разве вы не слышите, что ваш граф де Шароле вас зовет? Что же вы не идете? Как видите, король приказал его повесить. Правда, вам-то это должно быть безразлично, ведь это не ваш герцог, а всего лишь сын священника, несчастный бастард нашего епископа Гейнсберга.

Со своей стороны жители Бувиня изготовили чучело Людовика XI с веревкой на шее и запустили его из боль­шой бомбарды в сторону Динана.

Между тем выяснилась правда относительно битвы при Монлери; стало известно, что ее никто не выиграл, что король находится в Париже и что граф вместе с принцами осаждает этот город.

Льеж и Динан были охвачены великим страхом; все громко призывали к миру; чтобы просить его у герцога, оба города направили депутатов в Брюссель.

Тринадцатого ноября до Динана дошла весть, что граф де Шароле погрузил свою артиллерию на суда в Мезьере, чтобы спустить ее вниз по Маасу. И тогда Динан призвал на помощь Льеж.

Злые слова были произнесены: графа назвали б а с т а р - дом и сыном священника; эти слова обдали гря­зью лицо его матери; суровая и благочестивая португалка, в чьих жилах текла кровь Ланкастеров, поклялась, что, даже если ей придется ради этого отдать все, что у нее есть, она разрушит дерзкий город. Граф не был бастар­дом, но был внуком бастарда: граф, сын основателя ордена Золотого Руна и сам в будущем его великий магистр, не мог быть даже простым мальтийским рыца­рем.

Старый Филипп, со своей стороны, распаляемый гер­цогиней, направил Карлу письмо с требованием вер­нуться из Франции, угрожая сыну отцовским гневом, если тот не поспешит сделать это как можно скорее.

Однако слово «бастард» разнеслось далеко: под сте­нами Парижа граф был уязвлен им в самое сердце и при­шел в такую ярость, что ни отцу, ни матери не надо было побуждать его действовать.

Молодой принц желал тотчас же обрушиться на Динан, однако его советники — а они у него еще были, и, пока отец был жив, он к ним прислушивался — так вот, его советники разъяснили ему, что сначала надо покончить с Льежем. Когда Льеж окажется взят, уничтожен или усми­рен, можно будет вволю позабавиться с Динаном, как кошка с мышью.

Переговоры с Льежем уже шли, однако одно обстоя­тельство мешало их завершению: Льеж не хотел бросать Динан на произвол судьбы, тогда как граф, напротив, готов был пойти на уступки Льежу, если бы тот отдал Динан в его руки.

Двадцать девятого ноября, под грохот шагов бургунд­ской армии, Льеж снова пообещал Динану оказать ему помощь.

Что же касается жителей Динана, то у них от ужаса помутился разум; они ждали подкрепления из Льежа, но оно не приходило.

Дело в том, что торговая верхушка Льежа, как это свойственно торговым верхушкам любых стран, жаждала мира во что бы то ни стало, даже ценой чести.

Именитые горожане получили полномочия, чтобы направиться на встречу с графом.

В их руки вверили судьбу Динана.

— Будьте покойны! — ответили они.

Несомненно, советники графа — такие, как Ролен, Эмберкур, Югоне, Каронделе, — долго уговаривали и увещевали Карла Грозного, ибо депутаты, которые дро­жали от страха, когда их должны были провести к графу, нашли его спокойным и чуть ли не любезным.

Граф пригласил их отобедать, а затем, на десерт, повел их поглядеть на его армию: в ней было двадцать восемь тысяч всадников, покрытых золотом, серебром, железом, не говоря уж о пехотинцах.

Побледневшие депутаты переглядывались, готовые вот-вот упасть на колени и признать себя побежден­ными.

Герцог улыбнулся.

— Прежде я всегда был милостив по отношению к льежцам, — произнес он, — и, когда мир будет подпи­сан, снова буду милостив. Однако, поскольку вы гово­рили, что все мои солдаты были убиты во Франции, мне захотелось показать вам тех, что остались.

После этого смотра депутатам ничего не оставалось, как подписать мир, что они и сделали. Договор этот назвали «жалким Льежским миром», и он вполне заслу­жил такое название.

Льеж должен был принести публичное покаяние и построить часовню в знак вечной памяти о своем рас­каянии и повиновении; Льеж навсегда признал герцога и его прямых наследников капитаном города — другими словами, он вручил им меч сеньора; Льеж отказался от верховной юрисдикции над своими соседями, а епископ­ский двор лишился кольцаистолба правосудия; Льеж обязался выплатить герцогу триста девяносто тысяч флоринов, а графу — сто девяносто тысяч; Льеж отка­зался от союза с королем Людовиком XI и отдал его гра­моты и договора; городу было запрещено укреплять гра­ницы Льежского округа, и прежде всего со стороны Эно; герцог получил право переправляться через Маас туда и обратно, когда ему будет угодно, и при каждом переходе в ту или другую сторону ему должны были поставлять съестные припасы.

Посредством этого устанавливался мир между герцо­гом и всем Льежским округом, за исключением Ди на на; между графом и всем Льежским округом, за исключением Динана.

Это исключение предвещало Динану печальное буду­щее.

Договор был подписан на этих условиях, однако оста­валось самое трудное: добиться его признания льеж­цами.

В числе именитых горожан, подписавших договор, был один славный буржуа, весьма любимый народом, по имени Жиль де Мец; он являлся давним другом короля Карла VII, был посвящен в рыцари Людовиком XI и первым подал сигнал к выступлению против епископа. И вот теперь он взялся объявить новость своим согражданам.

Он подготовил свою небольшую речь заранее.

— Мир заключен, — заявил он. — Мы не выдаем гер­цогу никого, лишь кое-кто отлучится на недолгое время; я отправлюсь вместе с ними, и не вернуться мне никогда, если не вернутся они!

— А Динан? А Динан? — воскликнули все вокруг.

— Динан мог бы получить мир, — ответил Жиль де Мец, — однако это он его не хочет.

Ложь была очевидной, и потому раздался общий крик:

— Ах ты, предатель!.. Ах ты, христопродавец!..

Все набросились на Жиля де Меца и потащили его к капитану города, пока еще исполнявшему свои обязан­ности.

Тот же, перед лицом народного гнева, не мог сделать ничего другого, кроме как приговорить Жиля де Меца к смерти.

Жиль де Мец не ожидал подобного вознаграждения за свои труды.

— Добрые люди, — произнес он, обращаясь к присут­ствующим, — не убивайте меня! Оставьте мне жизнь, хоть в монастыре, хоть в тюрьме. Я дам каждой из гиль­дий по сто рейнских флоринов.

Даже капитан, который только что вынес ему приго­вор, стал ходатайствовать за него.

— Добрые люди, — продолжал Жиль де Мец, — оставьте мне жизнь, умоляю вас, и я за свой счет изго­товлю пушки взамен тех, что вы утратили.

Однако один из бургомистров суровым голосом крик­нул:

— Пора кончать с этим человеком, который продал городские вольности!

Тщетно приговоренный просил, умолял: палач обез­главил его тремя ударами топора, ибо рука у него дро­жала.

А затем Льеж опустил голову и признал жалкий мир.

XI. УНИЧТОЖЕНИЕ ДИНАНА

Однако та великолепная армия, которую граф показал льежцам, обладала скорее грозным внешним видом, а не надежностью: в течение долгого времени никому в ней не платили жалованья. Солдаты чрезвычайно настрада­лись во время недавней кампании во Франции, и теперь все они спешили вернуться домой.

И потому, когда мир был подписан, граф де Шароле решил, что ему следует повременить с осуществлением своих замыслов в отношении Динана. Он собрал войско, прошел по его рядам, поблагодарил каждого командира и каждого латника за верную службу, попросил их изви­нить его за то, что им так плохо выплачивали жалованье, и пообещал, что с Божьей помощью это будет делаться дальше в срок.