Карл Смелый. Жанна д’Арк

Граф ощутил себя на мгновение в такой великой опас­ности, что послышался его крик:

— Друзья мои, защищайте вашего принца! Не остав­ляйте его в опасности! Что же касается меня, то я покину вас лишь в случае смерти: я здесь для того, чтобы жить и умереть вместе с вами!

Оруженосец графа, Филипп д'Уаньи, несший его стяг, был убит подле него.

Тем временем среди французов пошел слух, будто ко­роль убит. Людовик понимал, что нельзя давать этому слуху распространяться.

Он снял шлем и объехал поле боя, восклицая:

— Нет, друзья мои, я не мертв; перед вами ваш король, искренне защищайте его!

Мы уже рассказывали, что бургундские лучники спря­тались за частоколом и обозом и, продолжая пускать стрелы из этого укрытия, опустошали две бочки бургунд­ского вина, которые граф де Сен-Поль велел откупорить для них; однако французские рыцари, вместо того чтобы атаковать их в лоб, обогнули изгородь с той и другой стороны и обрушились на них сзади.

Увидев этот маневр, латники сира Равенштейнского и графа де Сен-Поля тотчас ринулись через строй соб­ственных лучников, опрокинули их и повалили друг на друга. Латников было около тысячи двухсот, однако это были исключительно молодые люди, выросшие за время долгого мира и лишь на турнирах упиравшие древко копья в свои латные доспехи; в итоге их в одно мгнове­ние смяли, и, поскольку они сами только что внесли бес­порядок в ряды собственных лучников, им не удалось снова сплотиться позади них. Они обратились в бегство, преследуемые воинами из Савойи и Дофине.

Филипп де Лален оказался в числе убитых: он проис­ходил из славного дома Лаленов, никто из сыновей кото­рого никогда не спасался бегством.

Король наблюдал за сражением с высоты холма Мон- лери, окруженный лишь своей личной стражей.

Граф находился на равнине, однако его сопровождало так мало людей, что, будь у короля сотня воинов, чтобы его атаковать, он смог бы разгромить его.

Тем временем граф де Сен-Поль, которому удалось уберечься, выехал к концу сражения из леса, собрал отряд из сорока конников и шагом, в образцовом порядке, направился на соединение с графом де Шароле; мало-помалу численность отряда возрастала за счет тех, кто встречался ему по пути, и в конце концов в нем ока­залось восемьсот латников.

Граф де Шароле пожелал возобновить наступление, однако у него уже не было лучников, а как без лучников атаковать французов, расположившихся на возвышенно­сти, да еще в тех самых укреплениях, которые бургундцы соорудили перед сражением?

Тем не менее момент был благоприятный: французы были сильно потрепаны, Брезе с авангардом и герцог Менский с арьергардом предали короля, и на самом деле вступить в бой могли только король и те, кем он коман­довал.

Не будь короля, который сражался, как Генрих IV в лучшие его дни, битва была бы проиграна.

Наступил вечер.

В бургундском лагере царил беспорядок; армия, распа­вшаяся на группы по двадцать—тридцать человек, была разгромлена; лучники, смятые своими собственными рыцарями, вернулись побитыми и изувеченными. Однако высота хлебов мешала увидеть истинные размеры потерь.

Два принца уцелели, но две армии, похоже, рассея­лись.

Граф де Сен-Поль и сир де Обурден приказали сдви­нуть телеги и составить из них круговое заграждение. Никто не знал, в каком состоянии находится армия короля Франции; видя огни, все полагали, что она наме­ревается провести ночь на прежних позициях.

Граф де Шароле страдал от раны; сняв с него доспехи, его перевязали. Он велел принести пару охапок соломы, сел на нее и поел. Вокруг валялись мертвые, уже обо­бранные и раздетые; невероятно, до чего быстро была совершена эта операция! Внезапно один из этих непо­движно лежавших людей очнулся и попросил пить; граф дал ему глоток своего отвара — он никогда не пил вина; затем, позвав своего личного лекаря, он препоручил ему пришедшего в себя беднягу.

Так кто же взял верх в сражении? Тот, кто сказал бы это, проявил бы недюжинный ум.

Граф остался сидеть на соломе, его военачальники сели на поваленный ствол дерева, и все стали держать совет, что делать дальше.

Граф де Сен-Поль высказал мнение, что следует бро­сить обоз, не брать с собой ничего, кроме артиллерии, и выступить в сторону Бургундии. Оставаясь между коро­лем и Парижем, бургундская армия подвергалась слиш­ком большой опасности: Шарль де Мелён мог спохва­титься и совершить вылазку, а тогда они были бы разгромлены и уничтожены.

Такого же мнения придерживался и сир де Обурден.

Однако сир де Конте полагал иначе.

Отступить, по его словам, означало погибнуть: отсту­пление графа стало бы не отступлением, а бегством; не отойдя и на двадцать льё, все разбегутся в разные сто­роны, и граф останется один. В итоге сир де Конте высказал пожелание воспользоваться ночью, чтобы собрать всех, подкрепиться и вновь построиться в бое­вом порядке.

— Раз Господь спас его светлость от опасности, кото­рой он подвергался сегодня, — сказал сир де Конте, — значит, таков промысел Божий.

Граф де Шароле принял этот совет, отдал соответству­ющие приказы, подбодрил своих солдат, велел раздать им вина и уснул, готовый пробудиться при первых звуках трубы.

Пока он спал, граф де Сен-Поль направил людей на разведку.

Один из его дозоров встретил возчика, который нес из деревни кувшин с вином, а другой — монаха-францис­канца.

Оба они сообщили одни и те же сведения, а именно: король снялся с лагеря, оставив лишь небольшое охране­ние возле замка.

Кроме того, францисканец рассказал, что он видел, как королевская армия отступала к Корбею, а точнее, делала то, что она все это время хотела сделать, — воз­вращалась в Париж.

«И тогда, — говорит Коммин, — нашлось немало людей, которые стали кричать: "Надо идти вслед за ними!", хотя за час до того они весьма скудно поели»[9]

И в самом деле, отступление короля вывело графа из величайшего затруднения.

Людовик XI остановился в Корбее, ожидая новостей из Парижа.

Он тоже далеко не был спокоен.

По счастью, вместо того чтобы преследовать короля, граф де Шароле тратил время на то, чтобы, в соответ­ствии со старинным обычаем, возвестить о своей победе. По его приказу принялись трубить в трубы и выкрики­вать во всех концах лагеря, что он готов вступить в бой со всяким, кто осмелится бросить ему вызов, будь то ко­роль, принц или военачальник.

Естественно, не ответил никто, и граф де Шароле про­возгласил себя победителем.

«Именно с этого дня, — говорит Коммин, — у него стало зарождаться то великое самомнение, какое привело к тому, что из всех государей он стал наиболее неспособ­ным выслушивать советы и подчиняться чему-нибудь, кроме собственной воли»[10]

Со своей стороны, король, видя, что в Париже все спокойно, вступил в город. Там были не очень хорошо осведомлены о том, что произошло; король воспользо­вался этим, чтобы изложить новости так, как он их пони­мал. О своей победе граф де Шароле возвещал во всех концах лагеря; король же о своей победе возвестил во всех концах Парижа.

Затем он спокойно сел за стол.

И с кем же? Да со своим верным слугой Шарлем де Мелёном.

Именно в его доме король остановился, прекрасно зная, что его главный наместник его предал; однако, полагая, что в данный момент нельзя позволить себе пуститься в упреки, выслушал убедительнейшие доводы, которые тот высказал в оправдание того, почему он не явился на помощь к нему, согласился с ними и всячески обласкал его, равно как и горожан и горожанок, которых губернатор Парижа созвал, чтобы отужинать вместе с его величеством.

Как только король объявил, что сражение выиграно и бургундцы обратились в бегство, около трех десятков мародеров покинули столицу, намереваясь добраться до Монлери, чтобы ограбить беглецов, подобрать брошен­ное оружие и пошарить в оставленных телегах.

В Монлери они обнаружили графа де Шароле, кото­рый продолжал сотрясать воздух звуками фанфар и пыжился, словно раздуваясь от ветра, вылетавшего из всех этих труб ...