Карл Смелый. Жанна д’Арк

Людовик XI твердо надеялся добиться от старого гер­цога чего угодно, ибо полагал, что дух его уже ослаб и им можно управлять по своему желанию, однако с молодым человеком все обстояло совсем иначе! Так что король водил его по ночам в гости к прекрасным дамам, всегда в сопровождении своего приятеля Биша, оказывал ему всякого рода знаки внимания, называл его дорогим кузеном, даровал ему дворец в Париже, титул губерна­тора Нормандии и пенсион в тридцать шесть тысяч лив­ров; все это делалось, по словам короля, в знак его при­знательности старому герцогу и неоплатного долга перед ним.

И потому, когда граф де Шароле уехал, несмотря на просьбы Людовика, уговаривавшего его остаться, король собрал свой совет, профессоров университета, духовен­ство Парижской епархии, церковников и мирян и, ука­зывая им всем на герцога, заявил:

— Господа, вот мой дядя, единственный человек на свете, которому я должен быть признательным: ведь это ему я обязан своей жизнью и короной. Он собирается вернуться к себе домой, тогда как я намерен поехать в Турень; он настолько велик, что я не могу предложить ему ничего, достойного его; однако я приказываю вам устроить в его честь всеобщий крестный ход, во время которого вы будете молиться за него, за меня и за благо­получие королевства. Он мой отец и спаситель, и, хотя Господу это ведомо, я хочу, чтобы вы еще раз напомнили ему об этом в ваших молитвах; вы не можете сделать для герцога больше, чем должны ему, я же обязан ему столь­ким, что никогда не смогу воздать ему должное в полной мере!

Добрый герцог был приведен в полное замешательство подобным выражением признательности.

Крестный ход действительно был устроен и состоялся 23 и 24 сентября, а затем король отправился в путь. Добрый герцог провожал своего воспитанника вплоть до пределов города; короля, казалось, настолько глубоко печалила предстоящая разлука, что в эту минуту он готов был отложить свой отъезд; наконец он решился попро­щаться с герцогом, но при этом из глаз его лились потоки слез.

Через шесть дней в свой черед отбыл герцог Бургунд­ский — заласканный, задаренный, измученный, а глав­ное, обманутый, хотя никаких доказательств этому у него не было, если не считать собственной убежденности, однако король проделывал все это столь ловко, что при­драться было не к чему.

Отъехав на три льё от Парижа, Филипп увидел, что его поспешно догоняет какой-то крайне взволнованный человек: это был комендант Бастилии, внезапно вспом­нивший о приказе, который за шесть дней до того дал ему король, а именно вручить герцогу Бургундскому ключи от крепости, дабы он мог разместить в ней такой гарнизон, какой ему потребуется; бедняга умолял доброго герцога не говорить королю о том, что отданный им при­каз исполнен с таким опозданием, ибо, если король узнает об этом упущении, для него, коменданта, это обернется страшной бедой.

Что на это скажешь? Филипп успокоил коменданта, ободрил его, щедро одарил и отправил назад вместе с ключами.

Что же касается графа де Шароле, то он вознамерился совершить паломничество в Бургундию, в которой он родился, герцогом которой ему предстояло стать и кото­рую он с самого детства ни разу не посещал. После этого путешествия он снова присоединился к королю, находи­вшемуся в Туре.

Там его обласкали еще больше, чем это случилось со старым герцогом!

Однажды, когда граф де Шароле отправился на охоту, устроенную герцогом Менским, тот вернулся в замок один:граф пропал.

И тогда король впал в необычайный гнев; никогда прежде его не видели столь беспокойным и столь воз­бужденным; он велел бить в колокола во всех деревнях, зажечь фонари на всех колокольнях, отправил во все сто­роны разведывателей; каждая минута, которая протекала без известий, усиливала его тревогу; он изгрыз набал­дашник трости, которая была у него в руках, и поклялся ни пить, ни есть до тех пор, пока не узнает, что случи­лось с его кузеном.

Наконец, в одиннадцать часов вечера его вывел из тревожного ожидания граф де Крев-Кёр, доставивший ему письмо от графа де Шароле.

Граф действительно заблудился, но ему удалось найти хорошее пристанище, и он извещал в своем письме, что вернется лишь на следующий день.

Эти сцены были настолько прекрасно сыграны королем-актером, что невозможно было понять: при­творство это или правда.

Наконец, представилась возможность внести охлажде­ние между графом и его отцом; король, как нетрудно понять, не собирался ее упустить.

VI. ЛИС НАЧИНАЕТ ПОЕДАТЬ КУР

Мы уже говорили, что в Англии Белая Роза Йорков взяла верх над Алой Розой Ланкастеров. Это случилось в ходе битвы при Таутоне.

Англичане тогда как следует отомстили за нас, поуби­вав друг друга! Никогда — ни после Креси, ни после Пуатье, ни после Азенкура — на обагренной кровью земле не оставалось столько французов, сколько осталось англичан на поле битвы при Таутоне! Когда подсчитали мертвых, их оказалось тридцать шесть тысяч семьсот семьдесят шесть.

Вечером после битвы Эдуард IV стал королем.

Мать графа де Шароле принадлежала к дому Ланкасте­ров, то есть к побежденной стороне. Герцог же, вопреки этому, выступил в поддержку дома Йорков, пожертвовав родственными узами в пользу политики, союзом — в пользу выгоды.

Король, казалось, уступил настояниям графа де Шароле и обещал предоставить убежище Маргарите («Алой Розе»), если она приедет во Францию.

Она приехала, и король принял ее превосходно; он даже крестил вместе с ней только что родившегося у гер­цогини Орлеанской сына, который позднее стал Людо­виком XII. Однако что касается помощи, которую она надеялась получить от него, то король попросил ее обо­ждать благоприятного момента.

Предлог для отказа в немедленной помощи был тем более благовидным, что в это время герцог Бургундский вел переговоры о заключении перемирия с Эдуардом IV. В связи с этим Людовик XI направил к дяде посольство, которому, помимо прочего, было поручено потребовать у него, как нечто незначительное, согласие установить в Бургундии налог на соль, взимаемый в пользу короля; герцог, естественно, ответил отказом.

Тогда Людовик XI запретил своим подданным оказы­вать какую бы то ни было помощь англичанам и даже торговать с ними. Разумеется, этот запрет распростра­нялся и на тех подданных герцога, что были французами; и потому герцог, желая выразить свое неудовольствие по поводу того, как обошелся с ним король Франции, в свой черед направил к нему в качестве посла Жана де Круа, сира де Шиме.

Однако король даже не принял посла герцога; он лишь позволил, чтобы тот якобы случайно встретился с ним в одной из галерей дворца.

Вынужденный подчиниться этому требованию, сир де Шиме объяснил королю причину своего посольства, однако Людовик, не дав ему договорить до конца, про­молвил:

— Э! Что за человек ваш герцог Бургундский? Разве он сделан из более драгоценного металла, чем другие принцы?

— Да, государь, — храбро отвечал посол. — Ибо он защитил и уберег вас от гнева короля Карла, вашего отца, когда ни один другой принц или сеньор не осмелился оказать вам гостеприимство.

Король натянул шапку на глаза и вернулся к себе в комнату.

Правда состояла в том, что под своей явной неблаго­дарностью по отношению к герцогу Бургундскому и своим мнимым великодушием по отношению к Марга­рите Анжуйской король Людовик XI прятал важную политическую цель: он хотел заманить к себе Маргариту, морить ее голодом и, когда она будет всерьез голодна, выкупить у нее за кусок хлеба Кале. Как мы уже гово­рили, Кале оставался единственным городом, который англичане еще удерживали во Французском королев­стве.

Людовик не терял надежды.

Он напоминал тех людей, кому посчастливилось обла­дать косоглазием: наблюдая за Англией, он увидел, что запылала Испания.

Он поспешил заключить договор с горожанами Льежа, то есть с самыми ожесточенными врагами герцога Бур­гундского; он называл их своими кумовьями — это слово служило у него знаком дружеского расположе­ния — и обязался защищать их против всех и вся.