Карл Смелый. Жанна д’Арк

Можно было подумать, будто добрый герцог, напра­вившись во Францию, полагал, что ему предстоит совер­шить переход через пустыню, и соответствующим обра­зом запасся провизией.

В итоге вся эта помпезность подобала скорее ярмарке, чем коронации.

Что же касается короля, то его совершенно не забо­тила материальная сторона празднества; казалось, его занимает одно лишь небо, с которого он не сводил взора, беспрерывно осеняя себя крестным знамением; он молился днем, молился ночью, молился в церквах, а на привалах молился перед своей шапкой, положенной на стол. Начиная с того времени эта шапка стала служить чем-то вроде раки, несшей на себе три или четыре иконки Богоматери, которые особо чтились им.

В полночь накануне коронации он находился в церкви, причащаясь, молясь, слушая заутреню и дожидаясь свя­щенного сосуда с миром, который должны были прине­сти из аббатства святого Ремигия. Как только ему дали знать, что священный сосуд прибыл, король поспешил к дверям и на коленях, со сложенными ладонями, принял его, поклоняясь елею, поклоняясь стекляннице, покло­няясь всей этой драгоценной реликвии!

Среди ритуалов коронации был обряд, заключавшийся в том, что короля полностью раздевали и, в наряде Адама до грехопадения, ставили перед алтарем; обряд этот, по понятным причинам, вышел из употребления.

Людовик XI восстановил обряд во всей его строгости; со стороны короля это было проявлением величайшего смирения, ибо, весьма уродливый даже в одеждах, он ничего не выигрывал, оказавшись на виду у всех разде­тым.

Стоя между двумя занавесями, пэры-прелаты и пэры- князья сняли с него одежды, и из-за драпировок вне­запно показался тощий человек с кожей землистого цвета: он на коленях бросился к алтарю и дал архиепи­скопу возможность помазать ему елеем лоб, глаз, губы, сгибы рук, крестец и пупок.

Тем не менее Людовик опасался, что церемония не доведена до конца.

— Всюду ли меня помазали? — спросил он.

Стоило огромного труда убедить его, что все сделано правильно.

После этого он позволил снова облачить его в одежды; пэры надели на него все от рубашки до мантии и усадили его на трон, возвышавшийся на двадцать семь футов.

Затем первый пэр, герцог Бургундский, стоявший ближе всех к нему, взял корону, поднял ее над головой короля и прочно возложил ему на голову, воскликнув при этом:

— Да здравствует король! Монжуа! Сен-Дени!

Вслед за тем он подвел короля к дискосу со Святыми Дарами, указывая ему, когда следует снять корону, когда вновь надеть ее, когда подняться к алтарю, когда спу­ститься вниз; затем, когда церемония завершилась,

Людовик преклонил колени перед герцогом: чтобы воз­водить в рыцарское достоинство других, он должен был прежде стать рыцарем сам. Герцог ударил его по спине плоской стороной клинка своего меча, и король мог теперь, в свой черед, совершать то же с другими.

После этого был устроен роскошный пир. Во время него король восседал на своем троне; однако, сидя там, он позаботился о том, чтобы этот трон не возвышался на двадцать семь футов, а находился на одном уровне с его тарелкой; более того, поскольку королю мешала корона, съехавшая ему на уши, он без всяких церемоний снял ее, положил на стол и, став менее стесненным в движениях, принялся беседовать ... С принцами? Вовсе нет ... с Филиппом По, который, не будучи знатным сеньором, не имел права сидеть за столом и стоял позади кресла короля.

Церемония завершилась подношением богатых даров, которые герцог сделал королю, а затем клятвенным обе­щанием верности, которое вассал принес своему сюзе­рену. Кстати, в этом отношении герцог проявил избыточ­ную щедрость, принеся клятву верности не только за принадлежащие ему земли во Франции, но и за свои вла­дения на территории Империи: Брабанта, Люксембурга, Эно, Зеландии, Намюра и т.д., и т.д.

Было вполне очевидно, что в этот момент герцог Бур­гундский полагал себя подлинным королем Франции и ему казалось, будто он приносит клятву верности самому себе.

Герцог мог полагать то же самое и по прибытии в Париж, ибо ему достались все почести во время торже­ственного въезда в столицу, которым он руководил цели­ком и полностью.

Как мы уже говорили, у герцога Бургундского был собственный дворец в Париже; герцог заранее распоря­дился приготовить его к своему приезду, и эта предосто­рожность была нелишней, ибо Филипп не приезжал в Париж вот уже двадцать шесть лет.

Он прибыл туда 20 августа, оставив Людовика XI в Сен-Дени, где должна была быть отслужена панихида по усопшему королю. Задержавшись поэтому в пути, Людо­вик XI прибыл на следующее утро и остановился во дворце, которым Жан Бюро владел в Поршероне.

Герцог выехал навстречу ему, взяв с собой двести сорок дворян.

Магистраты и представители гильдий столицы ожи­дали короля, стоя у ворот Сен-Дени вместе с Преданным Сердцем, герольдом города Парижа. Магистраты вручили королю ключи, а Преданное Сердце представил ему пять дам, богато одетых, сидевших верхом на великолепных лошадях и символизировавших пять букв, которые обра­зуют название города Парижа.

Король вступил в город, сопровождаемый двенадцатью тысячами конников. Короля убедили надеть для этого торжественного въезда нечто вроде парадного наряда: на нем был темно-красный камзол, белая атласная мантия и капюшон с фестонами; лошадь у него была белая — в знак его верховной власти. Эшевены держали над его головой балдахин.

Почти сразу же за королем следовал герцог Бургунд­ский, богато одетый и сидевший верхом на великолеп­ной лошади; седло и наглазник этой лошади были вышиты алмазами; ими было усыпано и одеяние всад­ника; кошелек, висевший у него на поясе, тоже был украшен ими; всего на герцоге было драгоценных камней более чем на миллион.

Король направился прямо в собор Парижской Богома­тери, чтобы вознести молитву Господу. На всех улицах, по которым он должен был проследовать, разыгрывались мистерии; но одним из самых прелестных зрелищ, кото­рые ему удалось увидеть во время этого торжественного въезда, были сирены с улицы Понсо, то есть три юные девушки, которые играли на лютнях или лирах и пели, погруженные в воду по пояс. Верхнюю часть их тел ничего не скрывало, а нижняя часть была прикрыта лишь водой. Для того, чтобы изобразить неотразимых оболь­стительниц, были выбраны три самые красивые девушки, каких только удалось найти.

Когда процессия подъехала к рынку, какой-то мясник воскликнул:

— О честный и благородный герцог Бургундский! Добро пожаловать в Париж! Уже давно вы не приезжали сюда, хотя вы всегда здесь желанны!

В соборе Парижской Богоматери король помолился святым мощам и принес присягу, вложив свои руки в ладони епископа; затем он посвятил в рыцари несколько человек и отправился обедать во дворец.

Новым рыцарям предстояло участвовать в турнире, который собирались устроить возле дворца Турнель. Там, где оказывались герцог Бургундский и его сын, всегда происходили празднества, и эти празднества не могли обойтись без турнира.

Участниками боя на копьях были граф де Шароле, Адольф Клевский, бастард Бургундский, сир де Грютхюзе, сир д'Эскерд и сир де Миромон.

Король не сражался на копьях; он был слишком благо­разумен, чтобы находить удовольствие в упражнении, где раздают и получают удары; возможно, если бы удары там лишь раздавали, он участвовал бы в таком сражении, но получать их он не желал! Однако в конце турнира по­явился боец, которого никто не знал, но который, дока­зав свое умение, был допущен к участию в поединке «и, — говорит Шатлен, — как вихрь, кидался на против­ников, так что никто не мог перед ним устоять».

Именно король отыскал и нанял этого опасного вояку, чтобы тот поквитался со всеми участниками турнира; сам же он в это время прятался за решетчатыми став­нями и от души смеялся, радуясь страшным тумакам, которые получали благородные рыцари.

Король не показывался на этих празднествах; да и в самом деле, какую роль, даже как зритель, он мог бы там играть? Он поспешил снять с себя великолепные одежды, которые были на нем по случаю его торжественного въезда в Париж, и снова облачился в наряд, формирова­вший тот его облик, под каким мы теперь его представ­ляем: плащ из грубого серого сукна, войлочная шапка и дорожные гетры. Затворившись в своем унылом дворце, словно сова, на которую он походил характером, король покидал его лишь по вечерам, подобно ночной птице, и, вместо того чтобы выходить оттуда шумно, в сопрово­ждении нескольких блестящих дворян, с эскортом из пажей и оруженосцев, как это делали его двоюродный дед герцог Орлеанский или его отец, король Карл VII, он выходил тихо и незаметно, в сопровождении своего неразлучного спутника по имени Биш, который в преж­ние времена был приставлен им в качестве шпиона к королю-отцу и которому теперь было поручено всячески обхаживать графа де Шароле и разузнавать, согласится ли он на то, что король Франции выкупит города, рас­положенные по реке Сомме.