Карл Смелый. Жанна д’Арк

На флангах гентского войска расположилась артилле­рия, грозную охрану которой составляли латники, воору­женные секирами, двулезвийными мечами и боевыми молотами с железными шипами. Конница, находившаяся под командованием знаменитого Жана де Нивеля, имя которого вошло в поговорку, составила два крыла.

Наконец, во второй линии находились мастеровые, мало привычные к оружию, а также пожилые люди, кре­стьяне и, главное, все те, что пришли из Васландии.

Обоз и телеги расположились позади.

Сражение начал авангард герцогской армии, которым командовал маршал Бургундии, однако он был реши­тельно отброшен. Впрочем, у него был приказ не риско­вать. Сиру де Бошану, знамя которого виднелось в гуще гентцев, было приказано отступить вместе со своим зна­менем, однако он ответил:

— Я здесь, и я остаюсь!

Но на самом деле ему не удалось там остаться, и, вопреки своему желанию, он был вынужден дать сигнал к отступлению.

Гентцы же неуклонно шли вперед; шаг за шагом, но они наступали. Огромная масса двигалась, словно один человек.

Герцог приказал двинуть против них легкую артилле­рию и тысячу лучников под командованием Жака де Люксембурга.

Однако и легкая артиллерия, и лучники старались напрасно.

Внезапно посреди сомкнутых рядов этого войска, про­рвать которые не смогли ни артиллерия, ни конница, ни лучники, вспыхнула телега с порохом. И тогда Матеус Керкховен, начальник фламандской артиллерии, опаса­ясь, что огонь перекинется на другие повозки, крикнул:

— Берегись!

Этот призыв, повторенный во всех рядах, заставил гентцев подумать, что на них напали с тыла; страшное замешательство, возникшее в центре гигантского войска, до некоторой степени сломало фланги этой громады. Увидев такую сумятицу, вторая рать, образованная из крестьян и стариков, решила, что фронт первой рати прорван, и обратилась в беспорядочное бегство. На пути у беглецов оказалась Шельда, и они ринулись в нее; но, испуганные шириной реки, чувствуя, что тяжелые доспехи тянут их на дно, и не имея надежды добраться до противоположного берега, они вернулись к оставлен­ному ими берегу.

Но там уже караулили солдаты, вооруженные дуби­нами, которыми они приканчивали этих несчастных, по мере того как те пытались выбраться из воды. Добрый герцог отдал приказ пленных не брать.

Видя смятение, охватившее ряды гентцев, Филипп решил, что настала минута ввести в бой основные силы войска и лично принять участие в атаке.

— Пресвятая Богоматерь Бургундская! — воскликнул герцог.

С этими словами он тотчас бросился вперед вместе с сыном и сотней рыцарей, оставив позади запыхавшихся лучников своей рати, не поспевавших за ними.

Две тысячи гентцев укрепились на лугу, окруженном с трех сторон излучиной Шельды, а с четвертой стороны защищенном глубоким рвом, по другую сторону которого высилась живая изгородь.

Бургундский авангард, бросившийся вдогонку за бегле­цами, пронесся мимо этого луга.

Герцог же, невзирая ни на что, бросился туда вместе с неотступно следовавшим за ним графом де Шароле. У обоих были прекрасные лошади; они перескочили через ров, прорвались сквозь живую изгородь и оказались посреди гентцев.

Те тотчас же бросились на двух одиноких всадников.

Но стоило им узнать в этом рыцаре в белых доспехах своего герцога, сеньора, чью жизнь и особу они клят­венно обещали чтить; стоило им узнать в сопровожда­вшем его рыцаре в позолоченных доспехах его сына, они остановились, охваченные чувством почтения и стра­хом.

Эти пять минут нерешительности оказались спаси­тельными для герцога и его сына: за это время к ним присоединились несколько рыцарей. Гентцы, видя, как герцог и его сын наносят удары, восклицая, один: «Пре­святая Богоматерь Бургундская!», а другой: «Святой Геор­гий!», осознали, что у них тоже есть жизнь, которая стоит того, чтобы ее защищать. И тогда с пиками наперевес они ринулись на своего сеньора, забыв о своей клятве; герцога окружили, а его лошадь ранили; граф де Шароле, хотя и был ранен в ногу, творил чудеса, защищая отца, и все время призывал: «На помощь!» Наконец, явившиеся пикардийские лучники в очередной раз спасли бургунд­ских рыцарей. Гентцы были разгромлены, но не отсту­пили. Каждый из них погиб на том месте, где он сра­жался; убиты были все.

Сами рыцари признавались, что среди этих простолю­динов и людей низшего сословия, даже имен которых никто не знал, были те, чьи подвиги могли бы просла­вить их имена, будь они известны.

Двадцать тысяч человек погибли в этом страшном сра­жении, и в числе павших было двести священников и монахов.

Магистраты, женщины и дети — а кроме них почти никто и не остался в несчастном городе Генте — узнали новости о сражении по первым трупам, которые при­несла им Шельда.

Затем трупов становилось мало-помалу все больше и больше.

Наконец, преследуемые воинами герцога, появились беглецы; однако, вместо того чтобы впустить их в город, перед ними заперли ворота, опасаясь, что вместе с бегле­цами в город войдут бургундцы.

На следующее утро разыгралась душераздирающая сцена, когда тридцать или сорок тысяч женщин — сестер, матерей и жен, — в свой черед вышедших из города, стали опознавать среди мертвых своих близких.

Герцог плакал вместе с ними.

Его поздравляли с победой.

— Увы! — отвечал он. — Кому от нее будет польза? Вам ведь понятно, что я потерпел от нее ущерб, ибо, в конце концов, это были мои подданные.

Он запретил тревожить несчастных женщин во время их скорбных поисков и пожелал, чтобы им дали спо­койно предать земле своих мертвых.

Герцог совершил въезд в город на той самой лошади, на которой он сражался и которую четыре раза ранили пикой.

У городских ворот, моля герцога о пощаде, навстречу ему вышли с босыми ногами и в одних рубахах маги­страты и старшины, за которыми следовали две тысячи горожан в черных одеждах.

Они остановились в ожидании помилования.

Помилованием стал приговор.

Город терял свою юрисдикцию; он становился обыч­ной коммуной, подобной другим, и не имел больше под­данных.

Двое ворот были замурованы, и вновь открывать их было навсегда запрещено.

Кроме того, суверенное знамя Гента, несшее изобра­жением льва Фландрии, и все знамена ремесленных гильдий были брошены к ногам лошади победителя.

Герцог подал знак: Золотое Руно, герольд Бургундии, подобрал все эти знамена, положил их в мешок и унес.

Так состоялось боевое крещение графа де Шароле, подавшего надежды стать тем, кем он и стал позднее, а именно Карлом Смелым.

IV. ЕЩЕ ОДИН ПОДАЮЩИЙ НАДЕЖДЫ НАСЛЕДНИК

Победа при Гавере, которая вызвала у доброго герцога слезы, окончательно утвердила его могущество: Гент был побежден, подобно Брюгге, причем побежден в собствен­ных стенах, и герцог Бургундский бесспорно стал графом Фландрским.

Но побежден был не только Гент: побеждена была Франция, в чьей юрисдикции находилась Фландрия, побеждена была Империя, которой Фландрия принесла клятву верности.

И как же добрый герцог намеревался воспользоваться этим великим могуществом?

Только что потерпели поражение греки; Константино­поль был взят Мехмедом 29 мая 1453 года, ровно за два месяца до битвы при Гавере. Говорили, будто турки идут на Рим; будто Мехмед поклялся накормить своего коня овсом в алтаре базилики святого Петра; вспоминали, что, когда каждый новый султан идет опоясаться саблей в казарме янычар, выпивая при этом поданный ему кубок, наполненный водой, а затем наполняя его золотом, он произносит:

— До встречи у Красного Яблока!

«Красное Яблоко» — это Рим.

Так вот, с захватом Константинополя было уничтожено главное препятствие, закрывавшее дорогу на Рим, и, точно так же, как за три столетия до этого крестоносцы проходили через Константинополь, направляясь в Иеру­салим, турки намеревались пройти через Константино­поль, идя в Рим.

Папа Николай V был охвачен великим страхом; он отчаянно взывал ко всему христианскому миру, а осо­бенно к великому герцогу Запада (вспомним, что именно так называли Филиппа Доброго).